О современной поэзии

То же самое можно сказать обо всех формах поэзии, в которых конвенции имеют большое значение, а значит, о большей части западной лирики до второй половины XVIII века. Хотя выдающиеся новаторы автобиографической поэзии от Катулла до Петрарки сумели в рамках правил создать пространство подлинной интроспекции, расширить тематический репертуар латинской эпиграммы или не восхвалять возлюбленную, а описывать внутренние конфликты поэта, все это не означало полного отказа от опоры на структуру жанра и от его стилизующей функции. Между индивидуализмом Катулла или Петрарки и индивидуализмом современных авторов пролегает четкая граница, которая становится еще заметнее, если рассматривать метаморфозы лирической автобиографии в долгосрочной перспективе.

Самая долгоживущая константа западной литературы – разделение стилей в поэзии, которое Ауэрбах превратил в чрезвычайно эффективный инструмент историографии. Если в современной литературе всякий персонаж и всякое событие в принципе достойны серьезного, трагического, проблемного описания, то в античной культуре и в литературе классицизма, берущей за образец античную культуру, «все жизненно-реалистическое, все повседневное могло быть представлено лишь в комическом свете, без углубления в проблематику»201. Ауэрбах утверждает, что цензуре Stiltrennung подвергается не только деградировавшее, вульгарное, ничтожное, забавное, легкое или смешное, но и «серьезное изображение обыденных сословий и занятий – купцов, ремесленников, крестьян, рабов; обыденных жизненных сцен – дома, в поле, в лавке, в мастерской; обыденных форм жизни – семьи, детей, работы, питания»202 – словом, все то, что и Чарлз Тейлор называет «обычной жизнью», то есть сфера деятельности, связанной с производством, воспроизводством и домашним счастьем: работа, семья, частная жизнь, повседневность203. Согласно принципам Stiltrennung эти темы заслуживают комического или в лучшем случае среднего по стилю решения, как в буколико-пасторальной литературе или в новой комедии, при этом они не могут стать предметом по-настоящему серьезного, трагического или обнажающего существующие проблемы произведения. Разделение стилей, имманентно присутствовавшее еще в архаической греческой литературе, обрело теоретическую опору в «Поэтике» Аристотеля, где указано, что качество действий и качество стиля должно соответствовать рангу героев:

Но так как все подражающие подражают лицам действующим, а действующие необходимо бывают или хорошими <людьми> или дурными (так как нравы почти всегда определяются именно этим, ибо различаются между собой <именно> добродетелью и порочностью), или лучше нас, или хуже, или как мы204.

В каждом отдельном виде искусства это тройное разделение определяет внутренние различия: среди живописцев Полигнот изображает лучших, Павсон – худших, Дионисий – таких, как мы; среди эпических поэтов Гомер повествует о подвигах героев, которые лучше нас, Гегемон Фасосский и Никохар – о худших, Клеофонт – о таких, как мы205. В действительности тройное разделение имеет исключительно теоретическое значение, фактически текст «Поэтики» (по крайней мере, известная нам версия) стремится выстроить двухчастную антитезу, противопоставляя эпос и трагедию «Маргиту» и комедии, при этом о промежуточных формах умалчивается. В греческой культуре иерархию среди людей определяют критерии, являющиеся одновременно социальными и нравственными: лучшие люди обладают «arete» («добродетелью») и являются «spoudaios», то есть «честными», «серьезными», а также «благородными»; худшие отмечены пороком («kakia») или недостатками («hamartema»), а также являются «phaulos», то есть «ничтожными», «имеющими малый вес», и «неблагородными», «подлыми»; о промежуточном случае открыто не говорится, но подразумевается, что «такие, как мы» живут в сфере обычной жизни, то есть в сфере деятельности, которая производит все необходимое для того, чтобы перейти в высшую сферу публичного героизма и созерцательности, но которая сама по себе не позволяет завоевать никакой выдающейся добродетели.