Читаем О современной поэзии полностью

Благодаря предисловию к «Лирическим балладам» в выдающейся поэзии европейского романтизма утверждается представление о стиле, получившее широкое распространение в конце XVIII века, – после того, как оно было сформулировано авторитетными философами, нашло место в теоретических трудах Вико, Руссо и Гердера о природе языка231. Когда Вордсворт противопоставляет стихийное излияние «сильных чувств» «поэтическому слогу», он дает невероятно емкое определение решающего перехода. Попробую описать его, опираясь на не менее удивительную по емкости мысль Ролана Барта, который в «Нулевой степени письма» рассказывает о метаморфозе, которую пережила французская поэзия второй половины XIX века:

В классическую эпоху проза и поэзия были подобны математическим величинам, разница между ними поддавалась измерению; они были удалены друг от друга не больше и не меньше, чем два различных числа – сопоставимых друг с другом, однако неодинаковых именно в силу своих количественных различий. Если минимальную речь, наиболее экономный способ передачи мысли, назвать прозой, а некоторые специфические – пусть бесполезные, но зато обладающие декоративной функцией – языковые атрибуты, такие как метр, рифма или свод общепринятых образов, обозначить буквами a, b, c, то на поверхности вся совокупность слов уложится в систему из двух уравнений г-на Журдена:

Поэзия = Проза + а + b + с

Проза = Поэзия − а − b − с

Отсюда с очевидностью следует, что Поэзия всегда отличается от Прозы. Однако это не сущностное, а количественное отличие. <…> Классическая поэзия воспринималась лишь как украшенный орнаментами вариант прозы, как продукт определенного искусства (то есть техники), но не как иной язык или плод особого мироощущения232.

Ниже мы вернемся к обсуждению философии истории, на которой основана «Нулевая степень письма»; пока что важно отметить, что Вордсворт и Барт применяют одну и ту же схему, «поэтический слог» первого точно совпадает с «классической поэзией» второго, то есть с французской поэзией классицизма и, в широком смысле, со всей досовременной поэзией. В «поэтическом слоге» стихотворные тексты отличаются от обычной речи тем, что в них на простейшую фразу, «наиболее экономный способ передачи мысли», накладывается ряд украшений. Подобному роду стихотворных текстов противопоставлены совершенно отличные от них сочинения: по мнению Вордсворта, это древняя поэзия и «Лирические баллады»; по мнению Барта, это в полном смысле слова современная поэзия, возникшая с Рембо и символистами. В классической поэзии стиль – это «украшенный орнаментами вариант прозы», поскольку поэт облагораживает фразу нулевой степени, пользуясь украшениями, в то время как стиль современной поэзии не просто словесная оболочка, а «плод особого мироощущения»233. Что же вытекает из этого различия?

Перейти на страницу:

Похожие книги

ОТКРЫТОСТЬ БЕЗДНЕ. ВСТРЕЧИ С ДОСТОЕВСКИМ
ОТКРЫТОСТЬ БЕЗДНЕ. ВСТРЕЧИ С ДОСТОЕВСКИМ

Творчество Достоевского постигается в свете его исповедания веры: «Если бы как-нибудь оказалось... что Христос вне истины и истина вне Христа, то я предпочел бы остаться с Христом вне истины...» (вне любой философской и религиозной идеи, вне любого мировоззрения). Автор исследует, как этот внутренний свет пробивается сквозь «точки безумия» героя Достоевского, в колебаниях между «идеалом Мадонны» и «идеалом содомским», – и пытается понять внутренний строй единого ненаписанного романа («Жития великого грешника»), отражением которого были пять написанных великих романов, начиная с «Преступления и наказания». Полемические гиперболы Достоевского связываются со становлением его стиля. Прослеживается, как вспышки ксенофобии снимаются в порывах к всемирной отзывчивости, к планете без ненависти («Сон смешного человека»). Творчество Достоевского постигается в свете его исповедания веры: «Если бы как-нибудь оказалось... что Христос вне истины и истина вне Христа, то я предпочел бы остаться с Христом вне истины...» (вне любой философской и религиозной идеи, вне любого мировоззрения). Автор исследует, как этот внутренний свет пробивается сквозь «точки безумия» героя Достоевского, в колебаниях между «идеалом Мадонны» и «идеалом содомским», – и пытается понять внутренний строй единого ненаписанного романа («Жития великого грешника»), отражением которого были пять написанных великих романов, начиная с «Преступления и наказания». Полемические гиперболы Достоевского связываются со становлением его стиля. Прослеживается, как вспышки ксенофобии снимаются в порывах к всемирной отзывчивости, к планете без ненависти («Сон смешного человека»). Творчество Достоевского постигается в свете его исповедания веры: «Если бы как-нибудь оказалось... что Христос вне истины и истина вне Христа, то я предпочел бы остаться с Христом вне истины...» (вне любой философской и религиозной идеи, вне любого мировоззрения). Автор исследует, как этот внутренний свет пробивается сквозь «точки безумия» героя Достоевского, в колебаниях между «идеалом Мадонны» и «идеалом содомским», – и пытается понять внутренний строй единого ненаписанного романа («Жития великого грешника»), отражением которого были пять написанных великих романов, начиная с «Преступления и наказания». Полемические гиперболы Достоевского связываются со становлением его стиля. Прослеживается, как вспышки ксенофобии снимаются в порывах к всемирной отзывчивости, к планете без ненависти («Сон смешного человека»).

Григорий Померанц , Григорий Соломонович Померанц

Критика / Философия / Религиоведение / Образование и наука / Документальное