О современной поэзии

Следовательно, представление, что страсть влияет на стиль речи и что поэзия содержит нерациональный элемент, широко присутствует в античных сочинениях по риторике и поэтике; теоретики XVIII века, еще находившиеся между классицизмом и предромантизмом, опирались на экспрессивистские245 рассуждения Платона, Аристотеля и Горация246. Однако подобная интерпретация поэзии и формы долгое время имела куда меньшее значение, чем противоположный тезис. Для Аристотеля главный элемент поэтического искусства, если исходить из логического и хронологического порядка, это мимесис человеческих действий и поступков: lexis – лишь одно из средств, которые поэт использует для подражания. Сначала – то, чему подражают, и только потом – речь, которую выбирают по принципу уместности (kata to harmotton), то есть так, чтобы качеству содержания соответствовало качество формы247. Поскольку поэты подражают тем, кто лучше нас, равны нам или хуже нас, стиль также должен соответствовать природе персонажей – об этом принципе в «Поэтике» говорится неоднократно. Значит, форма – это украшение, которое накладывается на содержание нулевой степени, соблюдая точный, публичный, кодифицируемый ритуал, а разница между поэзией и прозой сводится к типу выбранного украшения. Аристотель рассуждает об этом в третьей книге «Риторики», критикуя излишне поэтичный стиль Горгия в силу принципа, согласно которому «один слог – в прозе, а другой – в поэзии»248. Поскольку первейшее достоинство ораторского искусства – это ясность, проза ритора не должна быть ни напыщенной, ни приземленной, а подобающей; язык поэта, напротив, не должен быть слишком подходящим (prepousa) речи, иначе он не произведет должного эффекта249. Следовательно, поэзии дозволено отдаляться от обыденного языка, в то время как красноречие, пользуясь, когда это уместно, поэтическими украшениями, не может себе позволить игнорировать нормы. Аристотель исходит из того, что поэзия и проза являются смежными: они различаются по цели, которую преследуют, и по типу подходящих той и другой риторических фигур, но обе используют стиль как облачение для содержания и, говоря словами Барта, различаются количеством украшений, но не сутью250. Хотя в трудах Горация также встречаются отрывки, где он рассуждает о поэтическом экстазе, восхваления ingenium оказываются вписаны в контекст произведения, которое подарило западной литературе непререкаемый образец сдержанного классицизма, внимательного к правилам искусства, к установлениям, к весу традиции. Не случайно в «Науке поэзии», приведя мнение Демокрита, Гораций ощущает потребность иронично раскритиковать поэтов, которые, гордясь тем, что впадают в исступление, не стригут ногти и бороду251.

Теория стиля как украшения, превалирующая в классической и классицистической поэтике, соблюдает уравнение, которое Барт приписывает созданному Мольером господину Журдену – мещанину во дворянстве, которого учитель философии наставляет: «Все, что не проза, то стихи, а что не стихи, то проза»252. «В античном представлении, – пишет Курциус, – поэзия и проза не считались принципиально (по существу и в основе своей) различными формами выражения. Более того, оба этих понятия включались в сверхпонятие „речи“»253, различались они количеством и качеством ornatus, поскольку выбор «a», «b» и «c» зависел от четко установленных обычаев: конвенций жанра, aptum, норм Stiltrennung. Как ритуальное облачение накладывается на ранее существовавшее содержание, так и форма соблюдает публичные меры и кодифицированные правила. Показателен постоянный обмен понятиями и словами между сферой поэтики и сферой риторики, особенно в том, что касается теории и техники lexis, elocutio; еще более показательны некоторые представления о поэзии, которые в современной культуре подверглись бы критике. Создание стихотворных текстов – прежде всего ars, техника, которой можно научить, как и ораторскому искусству: следовательно, если стиль поэзии – это украшение, прибавленное к речи нулевой степени, составляющие ее краски, colores, можно изучать и воспроизводить. Вот почему парафраз поэзии считается совершенно очевидным: в школе риторов подобным упражнением занимались с I века до н. э., нередко совмещая его со стихотворным переводом254; Квинтилиан советовал его в «Наставлении оратору»255. Античная культура стремилась рассматривать поэзию и прозу как два соразмерных языка, которые разделяет ornatus разного качества – эти два языка различны по количеству, но одинаковы по сути. Одна из идей, сопровождающих становление современной лирики, – это топос, согласно которому поэзия непереводима и не поддается парафразу. Хотя классическая поэтика не игнорировала расстояние, разделяющее оригинал и перевод или стихи и их парафраз, в отличие от критиков последнего столетия греки и римляне никогда не подчеркивали, насколько труден переход от первого ко второму.