Читаем О современной поэзии полностью

Стиль – это продукт особого мироощущения не только потому, что он выражает страсти пишущего, но главное – потому, что он воплощает персональный способ смотреть на вещи. В форме закрепляется различие взглядов, которое отделяет одного человека от другого; если бы не искусство, это различие так и осталось бы навеки личным секретом каждого. Поэтому стиль не только совпадает с человеком, это «вопрос не техники, но видения». Можно попытаться придать этой фразе дополнительный, исторический смысл: в античной культуре форма была прежде всего вопросом ars, украшением, созданным согласно принятым правилам; в постромантической культуре это ощутимое проявление видения мира – этот принцип действует по всех искусствах и для всех литературных форм, хотя и находит особое применение в самом экспрессивистском жанре – лирической поэзии.

Стремясь понять глубинный смысл этой теории, нужно прояснить в романтической поэтике и в определении Пруста некоторые подразумеваемые положения, ограничивающие ее всеобщее значение. Представление о форме, которое утверждается в XVIII–XIX веках, еще слишком тесно связано с психической жизнью и с эстетикой мимесиса, чтобы развить возможности, вытекающие из триумфа экспрессивизма: стиль продолжают понимать как отражение внутреннего мира, считается само собой разумеющимся, что искусство – это представление чего-либо, субъективное, невыразимое представление, хотя при этом оно связано с предшествующим контекстом, включающим предметы, действия, мысли и страсти. Комментируя предложенные авторитетными критиками прочтения стихотворения Леопарди «Бесконечность», мы обнаружили множество вариантов этой идеи: синтаксический порядок в центральной части якобы выражает то, что «я» потрясен открывшейся бесконечностью; анжамбеманы и многосложные слова якобы также подчеркивают ощущение бесконечности. Выбрав в качестве примера творчество некоторых художников, в «Обретенном времени» Пруст предлагает эстетику, подчеркивающую связь с психологическим содержанием, но не отказывающуюся от романтических предпосылок. Конечно, Вермеер не изображает силы, которые воздействуют на психическую жизнь, тем не менее на его картинах предметы показаны не такими, какие они есть, а согласно личной манере художника видеть их, с учетом «качественного различия между способами, с помощью которых нам открывается мир», а значит, в соответствии с предшествующим субъективным опытом.

Перейти на страницу:

Похожие книги

ОТКРЫТОСТЬ БЕЗДНЕ. ВСТРЕЧИ С ДОСТОЕВСКИМ
ОТКРЫТОСТЬ БЕЗДНЕ. ВСТРЕЧИ С ДОСТОЕВСКИМ

Творчество Достоевского постигается в свете его исповедания веры: «Если бы как-нибудь оказалось... что Христос вне истины и истина вне Христа, то я предпочел бы остаться с Христом вне истины...» (вне любой философской и религиозной идеи, вне любого мировоззрения). Автор исследует, как этот внутренний свет пробивается сквозь «точки безумия» героя Достоевского, в колебаниях между «идеалом Мадонны» и «идеалом содомским», – и пытается понять внутренний строй единого ненаписанного романа («Жития великого грешника»), отражением которого были пять написанных великих романов, начиная с «Преступления и наказания». Полемические гиперболы Достоевского связываются со становлением его стиля. Прослеживается, как вспышки ксенофобии снимаются в порывах к всемирной отзывчивости, к планете без ненависти («Сон смешного человека»). Творчество Достоевского постигается в свете его исповедания веры: «Если бы как-нибудь оказалось... что Христос вне истины и истина вне Христа, то я предпочел бы остаться с Христом вне истины...» (вне любой философской и религиозной идеи, вне любого мировоззрения). Автор исследует, как этот внутренний свет пробивается сквозь «точки безумия» героя Достоевского, в колебаниях между «идеалом Мадонны» и «идеалом содомским», – и пытается понять внутренний строй единого ненаписанного романа («Жития великого грешника»), отражением которого были пять написанных великих романов, начиная с «Преступления и наказания». Полемические гиперболы Достоевского связываются со становлением его стиля. Прослеживается, как вспышки ксенофобии снимаются в порывах к всемирной отзывчивости, к планете без ненависти («Сон смешного человека»). Творчество Достоевского постигается в свете его исповедания веры: «Если бы как-нибудь оказалось... что Христос вне истины и истина вне Христа, то я предпочел бы остаться с Христом вне истины...» (вне любой философской и религиозной идеи, вне любого мировоззрения). Автор исследует, как этот внутренний свет пробивается сквозь «точки безумия» героя Достоевского, в колебаниях между «идеалом Мадонны» и «идеалом содомским», – и пытается понять внутренний строй единого ненаписанного романа («Жития великого грешника»), отражением которого были пять написанных великих романов, начиная с «Преступления и наказания». Полемические гиперболы Достоевского связываются со становлением его стиля. Прослеживается, как вспышки ксенофобии снимаются в порывах к всемирной отзывчивости, к планете без ненависти («Сон смешного человека»).

Григорий Померанц , Григорий Соломонович Померанц

Критика / Философия / Религиоведение / Образование и наука / Документальное