О современной поэзии

На самом деле автономия, которую принесла с собой романтическая революция, позволяет выходить за границы психологии и мимесиса. Признавая за художником право свободно выбирать собственный стиль и использовать форму для того, чтобы выражать свое видение мира, мы позволяем ему не только нарушать писаные и неписаные правила, но и выходить за рамки эстетики представления. На первом уровне выражение себя без всяких ограничений может означать подражание собственной внутренней жизни, выходя за рамки, которые конвенции устанавливают для творческой анархии; на втором уровне это может означать более радикальный разрыв. Если понимать его буквально, обязательство жить и писать так, чтобы оставаться на высоте собственной оригинальности, подразумевает право игнорировать два ограничения, препятствующие триумфу гармонии, – традицию, то есть совокупность устоявшихся техник, которые художники воспринимают как вторую натуру, и способ, которым обычно принадлежащие к определенной культуре люди понимают мир, то есть сеть значений, которые Ортега-и-Гассет называет «живой реальностью» или «человеческой реальностью»265, но которую правильнее было бы называть общими представлениями или миром жизни. Если умеренное понимание права на автономию позволило Леопарди потревожить отношения между метром и синтаксисом, чтобы вернее подражать форме опыта, то буквальное, крайнее понимание того же принципа позволило Маринетти спустя столетие объявить о смерти психологии и триумфе беспроволочного воображения266; если Пруст видел в идеально миметических картинах Вермеера и Рембрандта проявление «качественного различия между способами, с помощью которых нам открывается мир», а значит, видел появление новых оригинальных вселенных, то многие художники, которые были его современниками или жили чуть позже, решили выразить собственное отличие от других, изобразив на холсте фигуры, линии или пятна, никак не связанные с предметами внешнего мира. В то время как культура начала XIX века обычно воспринимала экспрессивизм как отказ от классицистических правил и как расширение мимесиса на представление сознательной психической жизни, романтическое представление о том, что стиль является продуктом особого мироощущения, если толковать это представление правильно, выходит за рамки романтизма и обнаруживает свою энтелехию в процессе дегуманизации искусства, начавшемся с эстетикой символизма и стремительно распространившемся в эпоху авангарда. Буквально понимая поэтику экспрессивизма, можно стереть всякие отсылки к человеческой реальности, которые искусство начала XIX века психологизирует, но от которых оно никогда не отказывается267: свободно выражать себя может также означать повесить какой угодно предмет на стене в музее или написать текст, основанный на том, что «говорящий исчезает поэт»268. Все литературные жанры переживают нечто подобное, во всех появляются крайние варианты современной творческой аномии, но нет сомнения в том, что больше всего и глубже всего экспрессивизм затрагивает сочинения в стихах. Именно здесь возникает проект создания литературного языка, полностью отделенного от эстетики мимесиса: чистая поэзия.