О СССР – без ностальгии. 30–80-е годы

Здесь всё меня переживёт,
Всё, даже ветхие скворешни
И этот воздух, воздух вешний,
Морской свершивший перелёт…

Ещё в школьные годы мне попался в руки раритетный сборник «Чётки» (1914) – это второй сборник молодой Ахматовой. Я читал его молодым и не мог оторваться, казалось, что она писала о самом главном – о любви.

Я с тобой не стану пить вино,
Оттого, что ты мальчишка озорной.
Знаю я – у вас заведено
С кем угодно целоваться под луной.

А у нас тишь и гладь,

Божья благодать.
А у нас серых глаз
Нет приказу подымать.

Мило и восхитительно. А вот с тревогой (1913, декабрь):

Было душно от жгучего света,
А взгляды его, как лучи…
Я только вздрогнула. Этот
Может меня приручить…

И так далее, и так далее. «Не любишь, не хочешь смотреть, / О как красив, проклятый!..» «Настоящую нежность не спутаешь / Ни с чем. И она тиха…»

Дал Ты мне молодость трудную.
Сколько печали в пути…

Это всё ранняя Ахматова – «блудница» и «монахиня», как определил вождь. А когда прошлись по сердцу Ахматовой сталинские репрессии (Николай Гумилёв, сын Лев, Пунин и другие близкие), то Анна Андреевна превратилась из лирической поэтессы в трагического ПОЭТА. Вот начало «Последнего тоста» (1934):

Я пью за разорённый дом,
За злую жизнь мою…

Анна Ахматова выразила суть сталинской эпохи:

Это было, когда улыбался
Только мёртвый, спокойствию рад.
И ненужным привеском болтался
Возле тюрем своих Ленинград…

…Звёзды смерти стояли над нами.

И безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под шинами чёрных марусь.

«Чёрные маруси» – это машины, которые ночами приезжали за жертвами, чтобы их арестовать, ну, а дальше – кому какой выпадал жребий.

Я несколько раз в поздние годы писал об Ахматовой. «Как убивали Зощенко и травили Ахматову» – в книге «69 этюдов о русских писателях» (2018).

И горжусь тем, что был на расстоянии всего лишь одной руки от великой страдалицы русской поэзии – через Евгения Рейна, поэта, который вышел из «гнезда» Ахматовой.

Смерть отца

20 декабря отец Безелянский Николай (Копель) Ефимович (1906– 1966) в возрасте 60 лет умер. Был сильный человек, его не сломила ни тюрьма, ни лагерь, ни ссылка, но здоровье всё же было подорванным. После реабилитации (не виновен!) и возвращения в Москву отказался работать в госучреждениях, а предпочёл более независимую деятельность – торговлю. Работал завотделом хлебобулочных изделий в гастрономе на Б. Серпуховской. И скончался на работе…

К сожалению, мы с ним так и не установили душевный контакт. Он был закрыт для меня, а я – для него. Ничего отец мне не рассказывал о своей жизни и о том, как она сломалась. Советов никаких не давал. Я только узнал от одного знакомого, который вместе с отцом находился в лагере, что там отец бил уголовников, обижавших и обиравших политических заключённых…

Так что в 34 года я остался без матери и отца. И только две маленькие сестрёнки Светлана и Аллочка от второй жены отца Ирины, но с ними тоже связь как-то не связывалась…

Вот и всё о 1966 годе. В Китае вышли на историческую сцену молодые «хунвейбины», крушившие старых аппаратчиков, а у нас – «тишь и гладь, божья благодать». Одна проблема: «на десять девчонок по статистике девять ребят», – как пелось в одной песне. Популярной была и другая: «Если б ты знала, если б ты знала, как тоскуют руки по штурвалу…» И набирал высоту Владимир Высоцкий: «Лучше гор могут быть только горы…»

1967 год – 34/35 лет. Развод и новая семейная жизнь на литературной подкладке

Сохранились дневниковые записи, но прежде чем их представить на чужой суд, надо вспомнить и общую «картинку» быта и бытия первой половины года.