О влиянии Евангелия на роман Достоевского «Идиот»

Раздумья Достоевского о «ясной смерти» князя определили уже в первой декаде апреля важную особенность композиции «Идиота». Немногим больше недели после первой записи о «цепи» и созвучно с нею автор отмечает знаком «NB» строки о том, что Мышкин «только прикоснулся к их жизни. <…> Но где только он ни прикоснулся – везде он оставил неисследимую черту». Согласно этому наброску, со смертью князя умерло все, что он мог бы «сделать и предпринять». Неисследимое влияние на действующих лиц романа, а тем самым – конечно же! – и на читателя должно исходить прежде всего от личности Мышкина, соприкосновение с которой благотворно для окружающих. И потому, желая расширить сферу этого соприкосновения, писатель решает ввести в роман «бесконечность историй». Они будут развиваться «рядом с течением главного сюжета», который, кстати сказать, еще не принял определенных очертаний. Что же это за бесконечные истории? Достоевский тут же вписывает слова, раскрывающие их сущность и значение как для композиции романа, так и в отношении к личности князя, тоже еще не окончательно оформившейся в представлении ее создателя. Это будут истории «miserable всех сословий» (9, 242). Нет нужды долго распространяться о том, что писатель пришел к этому решению не без воздействия «Отверженных» («Les Miserables») Виктора Гюго. Через два дня, вновь обдумывая построение своего романа и завершение судьбы Мышкина, Достоевский пишет в рабочей тетради: «Главная задача: характер Идиота. Его развить. Вот мысль романа. Как отражается Россия. Всё, что выработалось бы в Князе, угасло в могиле. И потому, указав постепенно на Князя в действии, будет довольно.

Но! Для этого нужна фабула романа» (9, 252).

В тот же день в черновиках появились упоминания о многих побочных эпизодах. Два из них: история «сына Павлищева» и история Ипполита – были позднее особенно подробно разработаны и заняли в романе большое место.

По замыслу автора, – это важно принять во внимание! – Антип Бурдовский и члены его компании станут одними из тех «miserable», на которых положительно отразятся результаты встречи с Мышкиным и последовавших за нею контактов с ним. В этих эпизодах (хотя, разумеется, не только в них) князь будет показан «в действии». Вне его благотворного влияния останется лишь племянник Лебедева, очерченный с нескрываемым и непреодолимым отвращением. К числу «misе́rabl’ей», т. е. несчастных, отверженных, жалких или низких людей разных сословий (французское слово совмещает в себе все эти оттенки значений), принадлежат также генерал Иволгин, Фердыщенко, Лебедев, Ганя и Варя (последние трое непрерывно интригуют против князя). У каждого есть своя «история» жизненно-биографического плана и связанные с ними побочные эпизоды. Вспомним, например, растянувшуюся на несколько глав четвертой части историю кражи генералом бумажника, в которой такое деятельно-коварное участие принимает Лебедев и после которой Ардалион Александрович в глубокой горести умирает. Этот эпизод включает в себя еще и длинный, хотя и замечательный с художественной точки зрения, фантастический рассказ генерала о том, как десятилетним мальчиком он был камер-пажом занявшего Москву Наполеона, а также – блестящие «лжи» Лебедева в передаче Иволгина. «Необходимое объяснение» Ипполита – важнейшая часть его собственной истории – содержит в себе яркие вставные эпизоды о бедствиях двух семейств: Сурикова и губернского доктора, которого Терентьев спасает от полной нищеты. Все эти и другие «истории», вошедшие в роман, развиваются – в соответствии с авторским планом – параллельно основному сюжету произведения.

Такое построение «Идиота» имеет многие достоинства, но оно же стало «невольной» причиной главных недостатков романа: побочные эпизоды заняли в произведении непропорционально большое место, в то время как основной сюжет не был развит с желаемой автором полнотой. По мнению Н. Н. Страхова, этому способствовали и особенности самого таланта Достоевского. Критик считал, что он слишком «загромождает» свои произведения множеством образов и сцен и слишком усложняет их чрезмерной «тонкостью анализа». 12 апреля 1871 года Страхов открыто написал Федору Михайловичу, что по этим причинам всё вложенное в «Идиота» – «пропало даром». (Думаю, нет необходимости доказывать, что заключение критика ошибочно, хотя в его мнении о недостатках романа есть большая доля правды, с чем соглашался сам автор, – но соглашался только отчасти. Да и Страхову было ясно уже в момент обдумывания письма, что недостаток таланта Достоевского, им указанный, находится в тесной связи с его достоинствами. Он чувствовал, что предлагал Федору Михайловичу «нелепейший совет – перестать быть самим собою, перестать быть Достоевским»[81].)