Об образе и смысле смерти

Вот что мы имеем в виду, когда говорим, что требуется мужество познания, чтобы искать решение загадки жизни на пути укрепления сил познания, и что именно страх мешает нам при создании понятий оторваться от чувственного мира. Поэтому, по сути, мы имеем дело с феноменом страха, когда естествознание хочет сконструировать сущность организма из суммы генов или других материальных факторов; у него нет мужества сделать шаг в область идеи.

Гёте сделал этот шаг, правда, гносеологически бессознательно. Его идея "перворастения" не что иное, как поднятое до области самой жизни понятие растения. Когда он формулировал идею "перворастения", он не только в мышлении, но и в своем "живом целом" проделывал тот же процесс, который проделывает растение в области материального.

В определенном смысле это относится к любому процессу познания. Когда мы "сосредоточиваемся" на проблеме, мы на самом деле осуществляем процесс концентрации в нашем сверхчувственном существе. Тем самым мы добиваемся в себе соответствующего состояния, которого растение достигает при образовании семени, когда оно концентрирует всю свою сущность в минимуме материальности. И когда мы затем из процесса концентрации выводим мысль за мыслью, пока наконец, как соцветие, не появится искомая мысль, это опять‑таки не просто аллегория, а действительно соответствующие росту растений процессы в нашем "живом целом".

И опять‑таки: посредством своего живого целого мы можем внутренне более или менее совершенно отразить все явления мира, в какой‑то мере превращаясь в них. Как Гёте внутренне производил от "перворастения" формы всех реальных растений и только так понимал их, так и человек может в действительности понять вообще только то, чему он внутренне таким образом подражает.

В своей собственной организации человек обладает ключом к пониманию природы. Если бы он не был микрокосмом — он не мог бы понять макрокосм: Что — внутри, во внешнем сыщешь; Что — вовне, внутри отыщешь. Так прими же без оглядки Мира внятные загадки{50}.

Кто проделал путь от вопросов о границах естествознания до осознания того, что сущность жизни лежит в области сверхчувственного и что понятие целого имеет смысл лишь в том случае, если воспринимать его сверхчувственно–реально, тот с интересом познакомится с сообщениями Рудольфа Штайнера о результатах его исследований в этой области; и тогда он обнаружит, что он — если ему, конечно, удалось поднять понятие "целого" до переживания, — собственно говоря, уже понял, что подразумевает Рудольф Штайнер под "эфирным телом", или "телом пластических (формирующих) сил". В дальнейшем окажется, что выбранный здесь путь — лишь один из многих возможных. Пути эти указаны в систематических книгах Рудольфа Штайнера, например в "Теософии", "Тайноведении" и "Как достигнуть познания высших миров?".

Но с методической точки зрения, в связи с проблемой смерти, на примере явлений из области биологии, мне представилось важным показать саму необходимость духовнонаучных понятий. Ведь Рудольф Штайнер сам постоянно указывал на то, что не может быть лучшего исходного пункта для достижения сверхчувственных знаний, чем удивление на границе познания. И это принципиальная ошибка, если кто‑то думает, что Р. Штайнер не признавал значения естественнонаучных методов или как чуждый миру мечтатель следовал своим мистическим наклонностям. Не было бы ничего несправедливее этого, потому что в действительности не было более понимающего ценителя естествознания, чем он. И в этом также кроется причина, по которой он отказался идентифицировать полученные им на духовно–научных путях понимание и познание "эфирного тела" с тем, что виталисты часто легкомысленно называли "жизненной силой". Он не мог признать удобный уход в абстракции результатом естествознания — он слишком высоко ценил его, чтоб приписать ему такое легкомыслие; только результат духовного исследования, считал он, достоин стать продолжением и венцом честных усилий естествознания.