Об Солженицына. Заметки о стране и литературе

Пелевин страшно литературный человек, поздний ребенок Серебряного века. Вот эту брюзгливую, унижающую всё и вся интонацию он взял у Ивана Бунина (мне уже приходилось об этом говорить подробно и, надеюсь, аргументированно), а правила писательской жизни – у Николая Гумилева. Тот говорил своей молодой жене, Анне Ахматовой: «Аня, задуши меня собственными руками, когда я начну пасти народы». Николай Степанович имел в виду известную тенденцию русских классиков: когда национальный гений, отбросив всякую художественность и условность, прямо начинал учить, жучить, проповедовать… Гоголь, Достоевский, Толстой…

Говорить-то Николай Степанович подобные вещи говорил, но далеко не всегда им следовал: пришло время – ушел на войну добровольцем, потом, в революционном Петрограде, учил стихосложению молодежь, среди которой преобладали пролетарии и солдаты.

«В девятнадцатом году Гумилев читал лекции на курсах Пролеткульта. Сидели перед ним матросы, гимназисты, рабочие. В первый раз взойдя на кафедру, он объявил: „Я синдик пуэзии“. В торжественных случаях он произносил: „пуэт“, „пуэзия“. Они поняли, что синдик – это некто весьма важный. С тех пор верили уже каждому его слову. И очень его любили. Когда он перебирался из Царского в Петроград, – с поездами перебои были, – так эти пролеткульты всю его мебель, столы, этажерки на руках перетаскали». (Из воспоминаний Корнея Чуковского).

Ироническую реплику Гумилева наша интеллигенция, преимущественно либеральная, восприняла со звериной серьезностью да еще невесть откуда унаследовала идеологему о том, что литература – храм, но ни в коем случае не мастерская. Соответствующий набор приличий прилагается. Согласно ему, выдавать в год по скучному, вторичному даже по отношению к самому себе роману – дело самое правильное и замечательное. Вполне допускается также массовое производство благонамеренных банальностей под видом «публицистики».

Но когда писатель уходит на войну за тех, кого полагает братьями и сестрами, создает политическую партию, потому что хочет сделать мир справедливым не только посредством слова, но и дела; допускает необходимые сегодня, но при том неполиткорректные высказывания, юродствует и проповедует и вообще устремляется в погоню за главной жизнью – такое нет, положительно недопустимо, ах, какой пассаж и конфуз, и пора, пожалуй, у возмутителя спокойствия на виртуальном партсобрании отобрать виртуальный же писательский билет…

Очень жаль, что Виктор Олегович Пелевин, настоящий русский писатель, загибавший когда-то такое, чего никто на свете не умел, стал рабом этой довольно тусклой, чадящей лампы в руках благонравных, интеллигентных мафусаилов. От звания «джинна» до производства литературной «джинсы» на тусовочную потребу путь весьма близкий, и он почти проделан.

Вот только «джинса» эта – продукт чрезвычайно скоропортящийся. Срок действия – ровно неделя осеннего литературного календаря.

Пионер Фенимор [25]

Юбилей – пусть и не самый круглый, 230-летний, – отличный повод вспомнить об этом любопытнейшем писателе, давно ушедшем за пределы собственно литературы. Превратившемся в мировой тренд, символический магнит. Достаточно произнести «Фенимор Купер» – и покатится колесо, доехавшее и в Москву, и в Казань, и в большинство мировых столиц… Не колесо, глобус, вброшенный, как мячик, а за ним – ворох ассоциаций, вечных уже мемов (один «Последний из могикан» имеет больший вес, чем десятки современных его создателю литературных имен), глобальных и бытовых сюжетов, мир этот причудливо отобразивших; поток дорогих сердцу картинок из детства, прямого отношения к писательству Купера вовсе не имеющих.