Обэриутские сочинения. Том 2

В тот интересный день я отчётливо увидел нескольких, все они были построены как бы по росту, после чего вежливо обходили вокруг каждого дерева, каждой тростинки. Первым выступал самый приметный, в самой шёлковой шапочке, обвешанной кисточками, с красным языком-треугольником под кармашком обветшалого пиджака. Этот шагал, подгибая колени, с игральными кубиками за щеками, то и дело вздрагивая отсутствующими бровями, приставляя кулаки то к ушам, то к нахмуренным глазницам. Иной раз он старательно прочищал горло трубным пением одной-единственной ноты, примерно так: ЭЭЭЭЭЭ или ОООООО. Согласно размеру, за первым следовал тот, который вскидывал своё негладкое лицо, изображая гордость. Как знакомо поводит он ноздрями! Всё-таки я вспомнил и этого: даже ту неповадную историю с награждениями, когда он по своему разумению назвался чинарём и, чтобы имелось перед кем величаться, наградил таким же чином знакомую дворничиху, потом товарища милиционера, и ещё кое-кого. Получившие звание должны были уткнуть носы в разные углы, и гнусавить «чины». Но так, понимаете ли, не было, каждый занимался привычным делом. Только некоторые разбрелись кто куда, вроде того молвока. Его видели не то в Праге, не то в одном из трёх концов Крещатика. За двумя вперёд идущими выступал накрепко сколоченный, всё ещё розовощёкий, о чём нетрудно было судить по его мясистому уху. Через пенсне степенного учителя он разглядывал разных мошек на стволе старой черешни. Кому-то когда-то пришло в голову прозвать его Дугановым. Вот как оно случается! За ним шёл прозванный Лодейниковым, в дохлых тапочках, с улыбкой Афродиты на изящном носу. Потом ступал самый приветливый и картавый, с женским чулком вокруг шеи, с именем древнейшего Левита в суковатой руке. Два узкогрудых, которые появились, раздвигая акации, шли по-другому. Один стелился впалыми ключицами, будто был древнеримским эльфом, другой – словно надувал паруса мотобота, словно взлетал потухающим Моцартом. За ним бежал совсем уже махонький, но коренастый, в камзоле и кружевах, весь хвойный, пропитанный цветочной пылью. Когда он оборачивался, то обнаруживал немалый горб и длинные власы посадника Евграфа. Почему мне трудно сюда смотреть? Надо бы забить эту скважину! Неужели не найти куска фанеры? Завалю-ка дыру старым креслом. Слава Богу, втиснулось! Теперь из-под ржавых пружин слышались невыносимые слабеющие голоса: «А мы просо сеяли, сеяли, сеяли…» Покричат, покричат, да и смолкнут.

Вот и весь рассказ, вся наша быль.

Неприбранным утром попал я в пустой переулок, довольно изогнутый, если посмотреть прямо, и вполне прямой с точки зрения его изгибов. Сомнений не оставалось: лавка находилась рядом. Подозрения оправдались: за неприметными створками обнаружились евкалические буквы, кирпичные кастрюли, всё, что находилось на полках. Вот как оно, представьте, получается! Стукнулся затылком – и ввалился. А вы не вваливайтесь, никакого, скажу, резона. В тесных сумерках лопнули трубы, залетел ветхий журавль. Ходют, ходют доисторические ветры, хорошо ли всё это? Неопрятным оказалось и последующее: скрипучими пальцами схватил я вполне звонкую шашку, подбежал к перевёрнутому оконцу, и сразу понял – кто смотрит, кто он, с разноцветными в ушах нитками. Страх и положение всегда обязывали. Всё, что месяцами казалось незаменимым, я тут же отправил вперёд, лет этак на сто семнадцать. Не знаю – кому наши рукоделия там пригодятся, разве что манатикам, с круглыми ротиками. Словом, так: почему же ты весёлый? – спросил неожиданно голос, принадлежавший никем не замеченному – знаете, кому? Над прилавком притулился чинаришка-молвока. Вот история! Откуда, дружище? Из какой опрокинутой лохани? Очевидцы рассказывали – улыбка, появившаяся над моим лбом, напоминала растянутое небесное тело. Я изрядно остыл в непроглядной вашей погоде! – уклонился от прямого ответа изнурённый молвока. История, как видите, из неприятных. Даже зонтики проступили, – показал он голубоватую ступню, – даже лёжучи повыступили между выколок, – продолжал он неясным звуком. А выколки – они выколки. Они вы́колки, а не выко́лки, и так далее, и тому подобное.

Читать с выражением, доступным прославленным актёрам, без передних зубов, зато с одной лишней подмышкой.

В магазине старьёвщика

Среди участников здешних происшествий и Введенский, и Левин, и Туфанов, и Хармс, и Заболоцкий, и Вагинов, и Владимиров, и Олейников. Кроме названных, никому неведомые: Гржибайло, Молвок, а ещё одноногий, одноглазый, однорукий – хозяин.

У него на прилавке косматые вещи. Одни – утратившие форму, даже назначение, другие – посеревшие от старости.