Обертоны

Вивальди с Клаудио Аббадо. В ту пору я приобрел пластинку с записью выступления Concentus Musicus, ансамбля под руководством Харнонкура. Солисткой была его жена Алис. Первое впечатление еще усилили

видеозаписи опер Монтеверди — такой живой музыки, чувства радости, фантазии в звучании и артикуляции

едва ли можно было ждать от музыканта, занимавшегося преимущественно старинными инструментами.

Прежние исполнения отличались своеобразным звучанием, но не поражали меня. Как это нередко случается

с явлениями, вошедшими в моду, — к ним одно время относилась и музыка барокко, — мне в них чудилось

нечто, рассчитанное на рыночный успех.

Пребывание в Interconti или Sheraton, увы, часто можно сравнить с посещением концерта. Посетителям

отеля (или нарядного концертного зала) совер-

155

шенно всерьез и настойчиво предлагают всегда единообразное, хотя и с идеальным комфортом обору-дованное помещение (похожих друг на друга моложавых солистов и дирижеров). Тот же завтрак — con-tinental или american (стандартное, или лучше сказать «традиционное» исполнение) — заполняет утро (или

вечер). Так же вежливо, но равнодушно, в lobby (или со сцены) вам говорят: «No message, Sir». Если

сообщения все же имеются, и их торжественно вручают на фирменной бумаге отеля, внешне они ничем

(разве что шрифтом) не отличаются друг от друга - идет ли речь об убийстве, несчастном случае (симфонии, кантате) или объяснении в любви: «Вам перезвонят...» (Аплодисменты).

Харнонкур оказался прямой противоположностью подобной бесстрастности. Казалось, он всегда покидает

территорию нейтрального музицирования, провоцирующего такое же гладкое восприятие. Его музыка

заражала живейшей радостью, в нее невозможно было не вслушиваться, она требовала соучастия и

соразмышления. В общем — Харнонкур никого не оставлял равнодушным.

Я был более чем рад, когда фирма Unitel предложила нам с Харнонкуром совместную работу над циклом

произведений Моцарта. В этом предложении таились одновременно искушение и вызов. Моцарт почти

отсутствовал в моем репертуаре — как я часто делаю, я старался избегать всего, что звучит везде и всюду.

Его скрипичные концерты до сих пор входят в обязательную программу всех консерваторий, конкурсов и

прослушиваний. Да и все камерные оркестры мира — из-за скромного состава и все-156

общего расположения к Вольфгангу Амадеусу как к ходовому товару — имеют Моцарта в репертуаре.

Мне, всегда предпочитавшему плыть против течения, лишь в начале восьмидесятых пришлось сыграть

моцартовские Дуэты и его «Концертную симфонию» с прекрасной альтисткой Ким Кашкашьян. Ее обаяние

и талант соблазнили меня на эту совместную работу, оказавшуюся как бы внешним поводом заново открыть

Моцарта в себе (себя в нем?). Дуэт, напомнивший мне по интенсивности сотрудничества работу с Татьяной

Гринденко, не раз становился точкой отсчета, образцом единства интерпретации Моцарта. Этот радостный

опыт был впоследствии продолжен, а порой и превзойден совместными исполнениями с Юрием Башметом и

Табеей Циммерман.

Кому-то из добрых людей пришло в голову соединить меня с Харнонкуром. Тогда, в начале 80-х, это было

настоящим подарком. Наша встреча — маэстро посетил мой фестиваль в Локенхаузе — оказалась вполне

непринужденной. Единственным его вопросом было: готов ли я настроиться на работу по размеченным им

партитурам. Разумеется, я был не только готов, но и счастлив. Это же означало возможность научиться

чему-то совершенно новому. Мы договорились о работе, решив начать с Концертной симфонии, с тем, чтобы затем постепенно записать весь моцартовский цикл. Оставалось благодарить судьбу в ожидании

партитур, которые вскоре, действительно, стали приходить. Какой радостью было для меня открытие нового

языка! Мне было стыдно за себя самого и многих моих коллег, — столько лет мы пребы-157

вали в невежестве. Теоретический труд Леопольда Моцарта об артикуляции и игре на скрипке того времени

был едва известен и тем, кто заканчивал престижные академии. Даже в Московской консерватории о нем

упоминалось разве что вскользь.

Никогда до той поры я не видел и рукописей самого Моцарта, автографы концертов очень выразительно

написаны самим композитором. Мой друг, пианист Роберт Левин, согласился на мое предложение написать

каденции и вставные номера. Традиционные экзерсисы, употребляемые до сих пор в качестве каденций, весьма сомнительны как по стилю, так и по сути. Они не соответствуют ни сегодняшним представлениям о

стиле моцартовской эпохи, ни современным Моцарту музыкальным идеям. Можно говорить скорее всего о

беспомощной скрипичной грамматике в романтически-виртуозной манере. Наше с Робертом Левиным желание обратиться к подлинному, известному более по фортепианному творчеству, стилю самого Моцарта, взяв

его за основу для адекватного обращения с каденциями, было близко и Харнонкуру.