Обертоны

Уже следующей осенью первые две записи были готовы. Венский филармонический оркестр, с которым

Харнонкур впервые работал в качестве дирижера (следует знать, насколько консервативны порой

музыканты, особенно так называемые филармонические) вскоре был полон энтузиазма. Никогда еще

вступление к гениальной Sinfonia Concertante не звучало так драматично и многообразно. Игра оркестра

была более чем убедительной. Мне, солисту, хотелось лишь одного: быть достойным и маэстро, и Мо-158

царта. Продолжение работы над остальными концертами, а позже над сочинениями Бетховена, Шумана и

Брамса, превратило наше знакомство в дружбу. Чем больше сближаешься с Харнонкуром, тем отчетливее

понимаешь, как обогащает тебя общение с ним. У меня постоянно было чувство, будто мне вкладывают в

руку ключ от тайной двери, ведущей в неведомое. Николаус как-то сказал: не бывает слишком быстрого или

слишком медленного темпа, — бывает один-единственный, верный. Такое раскрытие своего таланта, такую

глубину понимания музыки мне сообщали очень немногие из тех сотен дирижеров, с которыми мне

пришлось играть (при этом я имею в виду отнюдь не только дирижерскую технику как таковую). Многие

охотно рассуждают о музыке и о самих себе, но их воодушевление редко связано с источником, из которого

черпает Харнонкур. Казалось, поступаясь самим собою, он полностью сосредоточен на том, чтобы в

мельчайших деталях исследовать намерения автора, сделать тайное — видимым, глубокое — ощутимым. А

как часто артисты, повинуясь традиции и вроде бы выполняя письменные указания, остаются на

поверхности, предаваясь своеобразному скольжению, как на серфинге, по партитурам. Предоставляя

движение ветру и волнам, они сами как бы отказываются от прочтения глубины. Мнимо-трагическое

выражение лица, равно как энергичные телодвижения едва ли могут помочь им скрыть внутреннюю

пустоту.

Как тут не упомянуть и тех маэстро, кто навязывает партитуре собственную волю, ставя с ног на голову

пропорции замысла и архитектоники. В ре-

159

зультате, исполнение весьма далеко от того, что композитор доверил бумаге в минуты вдохновения, преобразовав горе и радость в нотные знаки. Конечно, живой художественный процесс не обязательно

ассоциировать с археологическими штудиями и не обязательно ему осуществляться в мрачных подземельях

одиночества. Творчество обязано избегать академического равновесия и подвергать себя риску и сомнению.

Поиски идеала, которые могут быть игрой, могут быть мукой или соблазном, связанным с ощущением

своего дарования, — вот что носит в себе в творческие мгновения композитор, дирижер, исполнитель, да и

вообще всякий талантливый человек. Только опираясь на Urtext мы можем порой избежать

подражательности и вдохновить других.

Харнонкур не раз, обращаясь к музыкантам, повторял фразу, которая так мне близка. Попробую поточнее

воспроизвести ее: «Красота всегда рождается в пограничной ситуации. Безопасность и красота противоречат

друг другу — только готовность к риску позволяет нам приблизиться к ней, почувствовать ее дыхание».

Это высказывание хочется сравнить со словами другого художника, так же выступавшего против всякой

банальности. В минуту отчаянного недовольства он яростно закричал оркестру: «Porca miseria*, вы

разрушаете мои мечты!»... Артуро Тосканини — имя этого музыканта.

* Свинство (итал.)

Дионис

Xочу побыть еще немного в мире мечтаний и мечтателей. Это столь знакомое мне состояние я многократно

наблюдал у музыканта, чей противоречивый характер меня не раз удручал. Ленни был американского

происхождения и казался мне воплощением духа нашего времени.

Мне все еще нелегко называть так Леонарда Бернстайна, хотя ему-то как раз хотелось быть «Lenny» для

всего мира. На бумаге это, кажется, проще. Ленни был музыкантом, который издавна восхищал меня, и не

меня одного. Еще в 1963 году луч света в унылых советских буднях, его «Вестсайдская история», была в

каком-то смысле питательной почвой моего идеализма. Витальность Бернстайна, его способность

полностью растворяться в музыке и творить музыкальные образы вызывали восторг у неисчислимой свиты

поклонников. Вынося общеизвестное за скобки, хотелось бы лишь поделиться собственным опытом.

161

Нет сомнений, что исполнители вынуждены порой имитировать собственные чувства. Ленни не был

исключением. Для большинства исполнителей подражание (хотя бы и самим себе) привычно. Календарь

наших выступлений так насыщен, что необходимости повторять себя не миновать. Повторение, разумеется, предполагает высокую технику. Не всякому дано — сегодня заново исполнить то, что вчера удалось хорошо

сыграть или глубоко пережить.

Именно этой способностью Ленни обладал в большей степени, чем многие другие. В поисках риска он был