Обещания и гранаты

За то короткое время, что я провел на Земле, я никогда не видел ничего и никого столь роскошного. От него разило богатством и властью, и он понимал это. Позволял этой атмосфере царить вокруг него, бросая вызов каждому попробовать заявить обратное.

Официально я познакомился с ним лишь в наш последний день в Бостоне. Я стоял на улице, смотрел, как изо рта вылетает пар и растворяется в холодном ноябрьском воздухе, пытаясь спрятать разочарование в лице, когда медсестра вывела мать наружу.

Рафаэль вышел, одетый в другой темный костюм, вынул сигару из нагрудного кармана, раскурил ее и прислонился к бетонной стене со знаком «Не курить». Он бросил на меня взгляд, кивнул, словно распознал какую-то немую просьбу.

– Ты здесь один со своей мамой, парень?

Я сглотнул, кивнул, понимая, что не должен разговаривать с незнакомцами. Но явно богатый незнакомец, который торчит в больнице? Что плохого он может сделать?

Он закурил сигару – «Коиба Бехайк», бренд, который позже я выучу наизусть, – и опустил подбородок.

– Как тебя зовут?

Я прищурился.

Он усмехнулся при виде выражения моего лица, словно смеялся над нашей общей шуткой.

Через несколько минут к нему присоединилась длинноногая брюнетка в темно-сиреневом меховом пальто, прижимавшая к груди ребенка. Они пошли к наглухо затонированному «Кадиллаку», ждавшему их на парковке для спецтранспорта, но сперва он потрепал меня за плечо и уронил на землю визитку с логотипом «Риччи Инкорпорэйтед».

Это был простой герб со львом, на которого была надета корона из черепов, однако он отпечатан в моем мозгу по сей день, словно ему суждено было там остаться.

Но я не мог оторвать глаз от той женщины, и когда она садилась в машину, ее темный чарующий взгляд на мгновение встретился с моим, и я пропал.

После того, как мать скончалась, а биологический отец снова от меня отказался, я отыскал семью Риччи, не подозревая, как сильно они изменят течение моей жизни.

Началось все с невинного задания: мне поручили проверять незаконные игорные клубы, которые Раф открыл в подсобках магазинов в Роксбери. Но когда он начал учить меня драться и защищаться, я понял, что все должно было измениться.

Впервые я ударил человека поздно ночью в грязном переулке, и парень, которого обвиняли в крысятничестве на отца Рафа, обоссался.

Когда я всадил ему пулю в зубы, кровь забрызгала белую блузку его жены, а мозги попали мне на лицо, я видел лишь ужас в его глазах. Неподдельный страх, застывший во времени, пока он смотрел на меня, моля о прощении.

Многие годы спустя я так и не забыл этого взгляда, но не потому, что раскаиваюсь в содеянном.

А потому что мне было все равно.

Сегодня, когда я провожу скальпелем по груди одного из нападавших на Елену, я стараюсь сосредоточиться именно на том ощущении. Отодвигая то, что осталось от моих моральных принципов, на задворки разума, я получаю доступ к глубокой расщелине внутри меня и использую ее, чтобы сбросить туда эмоции, которые испытывал бы на моем месте нормальный человек.

Чувство вины. Беспокойство. Тошноту, когда передо мной вскрывается плоть другого человека. Его глаза широко распахнуты и полны слез, пока он смотрит на меня, кричит через кляп, вероятно, моля о прощении.

На мгновение я хочу поддаться соблазну и выслушать его. Сыграть роль, которую хотел для меня мой дедушка, роль, которую моя сестра с радостью могла бы взять на себя.

Но когда вижу кольцо на его правой руке, такое же, как у Рафаэля, я вспоминаю, что не могу так поступить.

Тони провел в доках несколько дней после того, как я выгнал Джонаса из его офиса в баре, и Джонас случайно узнал парня по фотографии, которая несколько недель назад была напечатана в статье, где Раф и Кармен старались выглядеть скорбящими родителями.

Он заманил его под предлогом кокаиновой сделки, затем связал, засунул кляп в рот и оставил на пороге моего дома.

И хотя я отошел от дел и в медицине, и в официальном бизнесе, я не мог оставить его просто так, когда он объявился.

Мне нужно передать Рафаэлю сообщение о его дочери: она принадлежит мне.

Мой надрез недостаточно глубокий, чтобы полностью рассечь кожу Тони с первого раза, но этого достаточно, чтобы его залило кровью, когда мое лезвие доходит до его пупка.

Я тянусь вперед и выдергиваю кляп изо рта рукой в окровавленной перчатке. Пот катится по его лбу, покрывая черные короткие волосы, он судорожно вдыхает воздух, грозя захлебнуться им.

– Готов рассказать мне, зачем дон отправил тебя нападать на мою жену?

Он кивает, откашливается, открывает рот, чтобы что-то сказать. Но получается лишь разрывающий уши вой, и я засовываю кляп обратно ему в рот, мускул под глазом начинает подергиваться. Меня мучает соблазн затолкнуть кляп так глубоко, чтобы тот задохнулся, но я закрываю глаза и пытаюсь успокоиться, делая несколько вдохов.

– Я попробую снова вытащить кляп у тебя изо рта, – говорю я наконец, медленно выдыхая. – И единственное, что я хочу услышать, – это ответ на мой вопрос. Понятно?