Обеты молчания

Они переносили вещи с места на место, изредка переговариваясь. Ветер хлестал дождем по бокам ангара.

Они сложили в углу последние деревянные шесты и двери, накрыли их брезентом и уже собирались уходить, когда Раули сказал:

– Вы это слышали?

– Нет.

– Что?

– Мне показалось, что я что-то слышал вон там.

– Птицы. Тут птицы устраивают гнезда, под крышей.

– Понятно.

– Ты что, испугался?

– Не. Видимо, нужно уши прочистить. Обращусь к нашей медслужбе, если станет хуже.

Но когда они уже подтащили створки ворот, Лайам Уэстлтон остановился и оглянулся назад.

– Что?

– Слышали, как будто какой-то свист?

– Да, я же сказал, это у меня в ушах. Пошли.

– Давайте уже, я хочу домой, у меня тренировка. – Иэн Дин играл за сборную региона по футболу в стартовом составе.

Они захлопнули двери, опустили решетку, загрузились в машину. Дождь почти прекратился, но небо было белесо-серого цвета вскрытой устрицы, а дождь хлестал по глубоким лужам и трепал траву.

Уэстлтон положил руку на ключ зажигания, но внезапно остановился.

– Ну, поехали уже.

– Если там что-то было, то нам лучше проверить.

– Ничего там не было.

– Все равно. Я загоню машину прямо внутрь, и мы осмотрим там все с фонариками. Меньше всего я хочу, чтобы туда залезли.

– Может быть, лиса, – сказал Иэн. – Тут лисы повсюду, когда посуше, их даже можно учуять.

– Открывайте ворота.

Клайв Раули медленно вышел из фургона и споткнулся, зацепившись за собственную ногу.

– Черт!

– Давай-давай.

– Я лодыжку подвернул.

– Тебе не больно.

Но Раули прыгал на одной ноге, держась за бок фургона.

Уэстлтон вздохнул.

– Ладно, залезай обратно внутрь. Оставим все как есть.

– Скорее всего, там ничего, шеф.

Двое других помогли Раули забраться на приступку фургона и усадили на скамейку, где он стал тереть свою лодыжку и тихо бормотать:

– Уши. Лодыжка. Карандаш есть? Нужно составить медслужбе список.

– Ха-ха.

Лайам Уэстлтон развернул фургон и поехал в сторону дороги.

Сорок шесть

Он потратил неделю на то, чтобы все спланировать. Она прервала с ним всякое общение – ни слова, ни письма, ничего. И она, и все члены ее семьи. Он чувствовал себя так, будто в их глазах он больше не существовал, они как будто вымели его из своей жизни и из своей памяти.

Он не готов был с этим мириться. Но он никуда не торопился. Его ярость была как пылающий огонь, но он подождал до тех пор, пока он утих и превратился в маленький, дрожащий, раскаленный добела уголек, который, как он знал, он мог контролировать. Ведь контроль необходим. Он начал бегать, отправлялся в целые походы до Болот, гулял по лесам у Старли и стрелял в голубей, а после голубей он собрал шесть пустых консервных банок, поставил их в ряд и стал стрелять по ним до тех пор, пока не смог попасть в шесть подряд без единого промаха. Когда одна из них падала, это был один из них. Ее отец. Мать. Сестра. Бабушка. Маленький брат. Потом она. Она каждый раз была последней. Когда он укладывал их всех, он устанавливал их снова в том же порядке и снова начинал стрелять.

Неделю.

Он дождался времени, когда она пила чай, – после шести, уже вернувшись домой с работы. Он знал, что она будет дома. Она всегда приходила к этому часу.

Был прекрасный вечер – теплый, безветренный, наполненный сладкими ароматами даже посреди города. Он припарковал машину выше по улице и зашагал вниз. Пара детишек показывали друг другу трюки на велосипеде рядом с ее домом. Он немного подождал, но в конце концов сказал им проваливать. Он не хотел, чтобы тут были дети, даже если он просто собирался напугать ее. Испугать их всех. Детей не надо было впутывать.

Теперь он мог положиться на свою ярость. Она была под контролем. Он попугает ее, но ничего больше. Он хотел увидеть ее лицо, как она посмотрит на него, что она попытается сказать. А потом увидеть страх.

Подходя к дому, он задумался, зачем это делает, ведь, несмотря на случившееся, он любил ее. Он никогда не думал, что испытает такое чувство, какое он испытывал к Элисон, до сих пор испытывал: и этот плотный комок ярости был частью этого чувства. Он прошелся по одной стороне улицы, глядя на ее дом, а потом – в обратную сторону – по другой. Калитка была покрашена в голубой цвет, довольно яркий. Он как будто видел, как эта голубизна глазеет на него.

Он стал идти медленнее, потом еще и еще медленнее, пока не начал едва передвигать ноги, подходя все ближе к голубой калитке.

Машины на подъездной дорожке не было.

Он встал, положил руку на ручку калитки, сглотнул комок ярости. Потом увидел движение в окне, за занавеской. Он толкнул голубую калитку и открыл ее.

Она, видимо, сбежала по лестнице и уже ждала его у двери, потому что, когда он поднял руку, чтобы постучать, она широко распахнула ее перед ним.

Джорджина.

Он почувствовал ее страх. Она прятала его за своим вызывающим видом, но ее глаза бегали с места на место, то останавливаясь на нем, то отворачиваясь, то глядя за его плечо.

– Ее здесь нет.

– Я тебе не верю. Я хочу поговорить с ней, Джорджи. Скажи ей.

– Я же сказала. Ее нет.

– Я хочу зайти и посмотреть сам.