Обеты молчания

Оно было тесное и облегало ее так, что она с трудом могла ходить, и еще было сужено книзу, и был длинный шлейф, как у русалки, и она вся переливалась – тоже как русалка; ткань являла собой какую-то невероятную, сияющую, сверкающую, мерцающую субстанцию, которая как будто слилась с ней, словно стала второй кожей. Топ был похож на чешую, обернутую вокруг ее талии, а руки оставались открытыми, только на плечах была легкая накидка, как будто из гусиного пуха. Она посмотрела на себя в зеркало, посмотрела на миниатюрную блестящую тиару, на пенящуюся вуаль, а потом упорхнула, стала порхать под руку с дядей Реем, потом пропорхнула мимо Линдси, Флика и маленькой Эми по узкому проходу, навстречу Энди и отцу Бреннеру, на лицах которых красовались широченные улыбки. Она пропорхнула мимо них всех, мимо шляпок и перьев, вуалеток и розового жоржета, лавандового крепа и черно-белых и фиолетовых галстуков. Она порхала. У матери Эндрю по лицу лились слезы. Она протянула руку, чтобы дотронуться до летящего шелка, и тонкого газа, и гусиного пуха, когда она плыла мимо.

Порхала.

Галстук Энди выглядел неаккуратно. Булавка съехала. Она хотела потянуться к нему и поправить, и ее руки затряслись, и мелкие гипсофилы по краям ее букета задрожали. Эндрю улыбался.

Отец Бреннер весь сиял. Позади нее все гремело и скрипело, пока гости усаживались, но она порхала. Все еще порхала. Стоящая за ее спиной маленькая Эми зашептала, спрашивая, что ей делать дальше. Линдси зашептала ей в ответ. Энди дотронулся до своего галстука.

Она продолжала порхать.

Священник заставил их почувствовать себя единственными людьми на всем белом свете, и уж точно единственными, кого он когда-либо женил. Он посмотрел им в глаза и улыбнулся, а когда он произнес несколько слов от себя, все рассмеялись. «Как тепло», – подумала Челси. Это была очень теплая церемония, как будто они были в объятиях счастья и смеха, а потом, когда священник объявил их мужем и женой и они повернулись, они оказались в объятиях аплодисментов, которые звоном разнеслись по маленькой светлой церкви.

То, что ее поразило больше всего, когда она крепко взяла Эндрю за руку и пошла вместе с ним по узкому проходу, – это как быстро все закончилось. Месяцы и недели подготовки, долгое планирование самой службы, белоснежные распечатанные открытки с серебряными лебедями, две репетиции – и вот все закончилось, пролетело, прошло, и теперь они женаты. Двери в дальнем конце церкви уже были открыты, и за ними она видела яркий свет солнца на белой свадебной машине. Они шли навстречу этому свету, и это было так, как если бы они шли навстречу своему светлому будущему. Все было правильно.

За ее спиной Эми поскользнулась на полированном полу в своих новых ботиночках и чуть не упала, но люди вокруг успели ее подхватить, поставить на ноги и сказать, чтобы она перестала баловаться. Маленькая Эми со своей тряпичной куклой в руках, которая была одета в такой же наряд, как у нее.

Несколько человек выглядывали из-за стены. Разбрасывать конфетти было запрещено, но сестра Эндрю удивила их пузырями – розовыми пузырями, которые выдували из проволочных рамочек, и эти розовые пузыри плавали в воздухе и тихо лопались, беззвучно опускались на волосы Челси и на ее платье, приземлялись на гравий и оставались на дорожке, переливаясь всеми цветами радуги и ловя солнечные лучи. Потом все вышли и столпились вместе, смеясь, и целуясь, и щелкая затворами камер, и размахивая перьями на шляпках, а несколько мужчин отошли на пару метров и зажгли сигареты. Позади Челси услышала несколько последних тактов на органе, и потом в церкви стало тихо.

То, что произошло дальше, случилось настолько быстро, будто это был фильм на перемотке, так что потом никто ничего не смог толком вспомнить, и все вспоминали что-то совершенно разное.

Челси была рядом с Эндрю, но он вышел вперед, и маленькая Эми попыталась протиснуться, чтобы оказаться на переднем плане, чтобы ее все видели и все ею восхищались и фотографировали, и кто-то дал ей бутылочку с пузырями и рамку, и она изо всех сил пыталась в нее дуть, но у нее ничего не получалась, и жидкость просто капала ей на платье и на гравий. Кто-то кричал: «Энди, повернись, подойди поближе к Челси… Энди, посмотри сюда… Челси, вот так» – а потом раздался рев проезжающего мимо мотоцикла. Мотоциклист… кто видел мотоциклиста? Да. Черная кожа, шлем… он притормозил и как будто бы собирался остановиться, но, когда он почти встал, он снова набрал скорость, и в этом промежутке, в эти ослепительные доли секунды, солнце сверкнуло на металле и – громкий хлопок, и вспышка, и пламя, и Эндрю резко развернулся, держась за свое плечо другой рукой. И Эми медленно, медленно упала на землю, и ее лицо и платье были залиты кровью, и кровь брызнула на гравий и вверх, на свадебное платье Челси.

А люди кричали, кричали, и посреди этого крика мотоцикл с ревом умчался прочь, взвизгнув шинами и подняв облако пыли.