Обезьяна приходит за своим черепом

Не то чтоб этому хорошо выдрессированному, цепкому, умному и совершенно беспринципно-му человеку претили воспоминания о пережитом им некогда унижении. Этот дикий крик, ругань на двух языках сразу, летящие кости, бесноватая фигурка профессора - все это теперь, за давностью лет и огромностью событий, происшедших за этот промежуток, совершенно выветри-лось из памяти и теряло свой обидный смысл, и не родственные чувства говорили в нем и уж конечно не совесть, в существование которой он не верил и в свои лучшие годы. Никак не все это заставляло его отказываться от поручения, навязанного ему ведомством, с которым он не был связан уже пять лет. Он отказывался потому, что считал совершенно бесполезным, смешным, а для себя так и просто унизительным действовать так, как ему предлагали.

- Этакая мерзость! - говорил он, и даже его красивые губы кривились при этом, как от сильного отвращения. - Боже мой, что за мерзость и идиотизм задумали эти мартышки!

И когда в министерстве речь дошла до этого, он тоже (хотя, конечно, далеко не с такой энергией и ясностью) высказал примерно те же мысли.

- К чему эта актерская игра? - сказал он недоуменно, разводя руками. Эти хитроспле-тения и интриги? Что это за смесь великого инквизитора с чиновником гестапо, когда для разрешения всех этих вопросов требуется вот! - и он слегка хлопнул себя по карману.

Но маленький черноволосый человек с длинным черепом, большими, лунатическими, как у ночных птиц, глазами в ответ на это честное и туповатое - нарочно туповатое - недоумение только улыбнулся и покачал головой.

- Мы должны группировать вокруг себя лучшие умы Европы, - сказал он. Выиграть войну физически на поле сражения, - это, разумеется, очень много, - он поднял кверху палец, - очень много! Но еще далеко не все. После этого ее надо еще выиграть и морально, в умах людей. Помните, что самые великие события совершаются в мозгу. Вот чего не понимают бравые молодцы из военного ведомства.

- Извините, - сказал Курцер хмуро, - но и я этого не понимаю. Принципиально не пони-маю. Для меня это все слишком тонко. По-моему, так: если я придавил врага ногой к земле, то он подавлен физически и морально, победителем он себя уже никак не почувствует. Кулак хорош уже тем одним, что он одинаково формирует и тело и душу. А все эти хитросплетения, уговоры, актерство... - Он махнул рукой. - Нет, все это мне никак не по душе.

- И, однако, - сказал черноволосый уродец, - вы в свое время отлично справились с серией статей, написанных по нашему заказу. То, что мы предлагаем вам сейчас, по существу, только продолжение этой же работы. Мы не выдумываем вам ничего нового.

- Видите ли,- хмуро сказал Курцер,- тут есть принципиальная разница! Я журналист и могу написать все, что вам угодно, но между тем временем и нынешним - целая пропасть. Тогда наши танки еще не ползли по улицам столиц Европы. Профессор Мезонье был для нас недосягаем. Сейчас же все, что нужно, вы можете получить прямо через Гарднера. Это будет и скорее и крепче.

- Вот что, господин Курцер, - сказал уродец после некоторого молчания. - Может быть, у вас тут, - он пошевелил пальчиками, - замешано что-нибудь сугубо личное?.. Вы ведь понима-ете, о чем я говорю?.. Может быть, мы и в самом деле плохо разбираемся в ваших семейных отношениях? Тогда скажите прямо, и если это так, то...

- Это совсем не так, - сказал Курцер. - Я поеду и буду делать то, что вам угодно. Но, - он хмуро улыбнулся, - я, как Наполеон, никогда не люблю делать бесполезные вещи. Где достаточ-но физической силы, там не надо этих обезьяньих кривляний. Впрочем... - он встал с места. - Да будет так. Я человек ясных и прямых линий. Приказано - и я делаю. - Он помолчал и, подумав, добавил: - Вот вы говорите: "моральная победа в мозгу людей". А я хорошо знаю, что такое эти самые моралеобразующие силы в их чистом виде. Я видел и знаю, как изменяется и психика и нравственность под дулом браунинга. Повторяю: я глубоко убежден, что враг, сбитый с ног ударом моего кулака, быстро переходит в мою веру.

Черноволосый засунул руки в карманы пиджака и от этого сразу сделался еще меньше и тщедушнее.

- А если нет? - спросил он, с любопытством смотря на Курцера.

- Значит, я его недостаточно побил, и надо ударить в другой раз, и покрепче.

- И все? - спросил уродец.

Курцер слегка пожал одним плечом. Этот разговор начинал серьезно раздражать его. Он вынул зажигалку, повертел ее в руках, подбросил и снова спрятал в карман.

- Конечно, - сказал он медленно, - есть такие злобные и упорные гадины, которых никакие побои ничему не научат, но таких меньшинство. Я понимаю, как можно бить для того, чтобы убить, но как сначала бить, а потом убедить... Нет, это никак не укладывается в моей голове.

Черноволосый уродец стоял по-прежнему неподвижно.

- Конечно, - сказал он, - вы будете действовать в тесном контакте с Гарднером, и если ничего не выйдет, то...

- Это-то я понимаю, - сказал Курцер. - Но если бы с профессором Мезонье говорил один Гарднер, то результат был бы такой же.