Объясняя постмодернизм

Концепция ресентимента Ницше близка английскому слову «resentment» (негодование, неприязнь, горечь), но с более сгущенным оттенком ожесточения, более яростное, отравленное и долгое время запретное чувство. Ницше использует понятие ресентимента в контексте его знаменитого описания морали господина и раба в сочинении «По ту сторону добра и зла» и более систематически в «Генеалогии морали». Мораль господина – это мораль темпераментного, жизнелюбивого, сильного человека. Это мораль тех, кто любит приключения, кто наслаждается творчеством со свойственными им целеустремленностью и настойчивостью. Мораль раба – это мораль слабых и безропотных, тех, кто чувствует себя жертвой и боится решиться попробовать себя в большом и страшном мире. Слабаки всегда пассивны, главным образом оттого, что они боятся сильных. В результате слабые чувствуют себя несостоявшимися: они не могут получить того, чего хотят от жизни. Они начинают завидовать сильным, и они также начинают в скрытой форме ненавидеть себя за свою слабость и трусость. Но никто не может жить, думая, что он или она ненавистны. И поэтому слабые изобретают благоразумие – благоразумие, которое говорит им, что они добродетельные и нравственные, потому что они слабые, безропотные и пассивные. Терпение – это добродетель, говорят они, так же как и скромность, послушание, так же как и поддержка слабых и угнетенных. И конечно, противоположные этим добродетелям качества являются злом: агрессивность – это зло, так же как и гордость, независимость, так же как и физическое и материальное благополучие.

Но, конечно, так думать благоразумно, и благоразумный слабак никогда в этом не разубедится. Такая позиция нанесет ему вред изнутри. Тем временем сильный будет смеяться над ним. И это нанесет ему вред. А сильные и богатые будут наслаждаться жизнью и становиться все сильнее и богаче. И видеть это снова навредит ему. В конце концов благоразумный слабак будет чувствовать такую гадкую смесь самоуничижения и зависти к врагам, что он захочет взбунтоваться. Он будет чувствовать желание причинить боль своему ненавистному врагу любыми возможными способами. Но конечно, он не может отважиться на прямую физическую конфронтацию – он слабак. Его единственное оружие – слова. И поэтому, утверждал Ницше, слабак становится невероятно хитроумным в словесной игре[327].

В наше время мир, созданный Просвещением, силен, активен и полон сил. Некоторое время назад социалисты могли поверить, что придет революция, что горе придет к богатым и что благословенны будут бедные. Но эта надежда жестоко разбита. Капитализм теперь кажется таким же очевидным, как «дважды два четыре», и, как это случилось с «человеком из подполья» Достоевского, большинство социалистов просто ненавидят этот факт. Социализм исторически потерпел неудачу, и если социалисты это знают, они будут ненавидеть этот факт, они будут не навидеть победителей за то, что они победили, и они будут ненавидеть себя за то, что выбрали проигравшую сторону. Хроническая ненависть вызывает желание все разрушить.

Но политический провал – недостаточное объяснение для распространения нигилистических идей в постмодернизме. Мыслители постмодерна считают, что не только политика потерпела неудачу – провалилось все. Бытие, как учили нас Гегель и Хайдеггер, на самом деле ни к чему не привело. Таким образом, постмодернизм в его самых крайних формах направлен на то, чтобы довести эту точку зрения до конца и заставить царствовать ничто.

Разумеется, здесь я заигрываю с ad hominem, поэтому я позволю постмодернистам говорить самим за себя.

Фуко и Деррида о конце человека

В своем введении в «Археологию знания» Фуко в одном месте говорит от первого лица. Говоря о себе и о своих мотивах написания этой книги, Фуко рассказывает о своем желании стереть себя: «Вы воображаете, что от процесса письма я должен получать столько же огорчений, сколько и радостей, вы думаете, что я очертя голову упорствовал бы в этом, если бы – слегка дрожащей рукой – я не приготовил лабиринта, куда отважно войду, куда перенесу свою тему, где открою перед ней подземелья, спрячу ее вдалеке от нее самой, найду для нее те обходные пути, которые сократят и изменят ее путь, где я затеряюсь и, в конце концов, появлюсь перед взорами тех, с кем не должен был бы больше встречаться. Вероятно, многие, так же как и я, пишут, чтобы больше не иметь своего лица»[328].

Желание Фуко стереть себя распространяется на все человечество. В конце книги «Слова и вещи», например, он почти с тоской говорит о грядущем уничтожении человечества: человек – это «изобретение недавнее», которое скоро «исчезнет, как исчезает лицо, начертанное на прибрежном песке»[329]. Бог умер, писали Гегель и Ницше. Человек тоже умрет, надеется Фуко[330].