Обязан побеждать

– Слышал. Лежать! – тихо ответил майор и внезапно ударил бойца пистолетом по голове. Из-под пилотки брызнула кровь. Конопатый коротко вскрикнул, майор зажал ему рот ладонью. Некоторое время подождал, когда закончатся предсмертные судороги. Все – боец мертв.

Майор быстро снимает с себя форму, с бойца – тоже. Переодевается, смотрит солдатскую книжку, сует назад в карман гимнастерки. Торопливо прячет в кустах труп бойца и свою форму. Идет к дороге, по которой движется длинная колонна техники. Майор некоторое время выжидает, не решаясь показаться врагу. От ожидаемого окрика он вздрогнул.

– Хенде хох!

– Сдаюсь, я сам шёл к вам, – дрожащим голосом выкрикнул майор.

– Шнель коммен, – махнул рукой офицер, далее демонстрируя знание русского языка. – Ты кто?

– Рядовой, окруженец, вот солдатская книжка, – подошёл к фашисту Никудышнов, протягивая руку с документом.

Офицер неторопливо вынул из кобуры пистолет, вскинул руку и стал целится в пленного, но не выстрелил.

– Что ты хочешь?

– Жить!

– За жизнь надо платить.

– Я заплачу службой.

– Ты не солдат, ты – офицер. Тебя выдали офицерские сапоги. – Фашист ударил в лицо кулаком. Пленный покачнулся, но устоял. – Но это хорошо. Теперь плата твоя будет дороже. Отвезите пленного в штаб.

После мордобоя, Никудышнов быстро согласился на все условия врага и оказался в отряде карателей, который должен был разыскать убитых своих солдат, придать их тела земле и провести операцию по розыску и уничтожению партизан.

– Но почему вы в солдатской форме? – гневно спросил Белухин Никудышнова.

– Он продался врагу, товарищ командир, сюда дорогу указал, – подал голос Иван, – служить собирался, только шмотки не успел поменять на полицейские. Его старшим над полицаями назначили. Вон Силантий подтвердит и Дарья.

Те молча закивали головами, когда Белухин вопросительно глянул на них.

– Обыщите его, Шелестов.

– В кармане гимнастерки у него солдатская книжка на имя рядового Кущина.

– Боец Кущин, думаю, это – конопатый. Рост одинаков. Вот он его форму на себя надел и за рядового выдал. А сапоги офицерские оставил. Только заранее он все сделал. Никакой стычки не было, сдался, подлец! Расстрелять!

Подошли Степан и Осинин, молча вслушиваясь в разговор.

– Не имеете права! У вас нет доказательств моей вины, – завопил Никудышнов.

– Нам нечего доказывать. Вы трус, перешли на сторону врага. Собирались живьём закопать людей. Приговор привести в исполнение немедленно.

Раздался одиночный выстрел. Взбудораженная боем, а больше разборкой с предателем, группа молча двинулась вперед. Лейтенант шёл с тяжелым сердцем и думал невеселую думу: откуда и как вызревает предательство? Прав ли он, расстреляв Никудышнова? Человеку на вид за тридцать, а пост занимал высокий и весьма щепетильный. Что это – карьерный угоднический рост или способности? То, как он стал обвинять меня в трусости, недоверии – скорее всего его чрезмерная подозрительность, которая уже не одного человека поставила к стенке. Его несомненно били – принудили к службе. Об этом говорят синяки на лице. Но у него был пистолет, почему он не воспользовался последней пулей? Никто не знал из фашистов, что он бывал с бойцами у бивака, выходит, добровольно вызвался в проводники? Гражданские смертники подтвердили его действия. Так что нечего тут терзаться.

Лейтенант вроде оправдал себя, но на душе все же было гадко не от того, что расстрелял, а от предательства кадрового офицера. По существу, он не знал его натуру, тем более подноготную. Чем и как жил человек? Да какой бы она ни была, а человек – дерьмо.

Степан на коротком первом привале не удержался, спросил:

– Вы говорили, ваш старый знакомый в звании майора, как он мог смалодушничать?

– Я его мало знал, встречался накоротке. Но стыдно даже сказать – возглавлял в дивизии особый отдел.

– Воно что! Обида ли сыграла на наши порядки или просто человек – падаль?

– Падаль, товарищ Степан. И не один он такой, к сожалению. – Константин почувствовал, что ему можно и нужно выговориться, он видел в лице Степана надежного товарища, который не побежит докладывать начальству о крамольных мыслях собеседника, будь они не в тылу врага, а среди своих. – Насколько мне известно, Западный военный округ имел крупные силы, но почему так быстро оказались разбиты его дивизии? Вот что бесконечно меня мучает. Боль сидит в груди цепкая, как корабельная кошка, боль эта никуда не уходит. За своих родных, попавших под бомбежку, и за тех, кто погиб внезапно, даже минуты в драке не был. Боль эта сильней точит душу при виде таких «майоров». Неужели их было полно в войсках?

– Сейчас на эти вопросы не ответишь.

– Не ответишь, товарищ Степан. И потом, думаю, не просто будет найти правду. Вся она с кровью перемешается, не отмыть её, как не отмоешь ничем надоевшую наколку на груди.

– Одно знаю твердо. Полицаи сплошь уголовники, лодыри, работать не хотели. Норовили на халяву прожить, воровали, грабили, убивали. Куда им теперь податься – в предатели. Но этот – кадровый военный, как он мог?