Обман

Прежде он восхищался ее бижутерией, бусами и сережками, сделанными из старинных монет, викторианских пуговиц, африканских и тибетских бусин, искусно закругленных ее рукой, даже из перышек и кусочков лазурита, которые они с Рейчел собирали на Неце.

– Какое оно красивое, – однажды сказал он. – Ожерелье у вас на шее. Какое необычное, ведь правда?

А когда она сказала, что сделала его сама, Тео открыл рот от удивления. Он хотел знать, обучалась ли она ювелирному искусству. Едва ли, мысленно ответила она на его вопрос. Чтобы преуспеть в своем ремесле, она бы с радостью поехала учиться в какую-нибудь школу, где-нибудь в Колчестере или еще дальше. Но это оторвало бы ее от семьи, от семейного бизнеса, в котором ее участие было необходимо. Меня не пустили, хотела сказать Сале. Но вместо этого сказала ему что-то, похожее на правду. Что ей нравится самой постигать что-то новое, это более веселый и приятный путь познания.

Когда на следующий день она пришла на работу, на ее письменном столе лежал камень. В действительности это был вовсе не камень, объяснил ей Тео. Это была окаменелость, плавник кистеперой рыбы, жившей во второй половине триасового периода[75].

– Мне нравится его форма, он как будто покрыт оперением. – Тео чуть покраснел. – Я подумал, вы сможете использовать его в ожерелье. Как центральный элемент или еще как-либо… Ну… я не знаю, как вы это называете.

– Из него выйдет отличный кулон. – Сале повертела камень в руке. – Но мне придется просверлить в нем отверстие. Вы не возражаете?

Ой, бижутерия это не для него, поспешно ответил Тео. Он думал, что она вставит этот камень в ожерелье, которое сделает для себя. Он собирает окаменелости на Неце, там, где рушатся и осыпаются скалы. Сале ведь знает эти места? Прошлым вечером он рассматривал свою коллекцию и понял, что форма и вид этой окаменелости такие, что ее можно использовать при создании произведений искусства. А поэтому, если она сможет как-то воспользоваться ею в своем деле, тогда пусть… он будет очень рад, если она примет эту окаменелость от него в подарок.

Сале понимала, что принять этот камень – неважно, насколько невинно было произнесено это предложение – означало бы переход невидимой границы в отношениях с Тео. И она мысленно видела, как азиатская половина ее существа наклоняет голову и, отодвигая от себя по столешнице зазубренный плавник доисторической рыбы, с благодарностью отказывается от подарка. Но ее английская половина среагировала быстрее, пальцы сжали окаменелость, а голос произнес:

– Спасибо. Я знаю, как ее использовать. Когда я закончу ожерелье, то непременно покажу его вам, если вы захотите.

– Конечно хочу, очень хочу, – ответил он и улыбнулся, и эта улыбка, словно печать, скрепила никак не выраженный, но заключенный между ними договор. Причиной и темой беседы, состоявшейся между ними, явились ее ювелирные поделки. А собирание им окаменелостей послужило оправданием их последующих встреч.

Но никто еще не влюбился ни из-за одного камня, ни даже из-за тысячи камней, перешедших из мужских рук в женские. И Сале Малик не влюбилась в Тео Шоу из-за подаренного им раритета. Конечно, до того, как она погрузилась в туман влюбленности в него, она даже и не осознала, что существует слово из шести букв, объясняющее возникновение мягкой пучины, в которой тонуло ее сердце; жар ее ладоней; теплоту, идущую из горла; такую легкость тела, словно тела и не было вовсе. Все эти ощущения накатывались на нее, когда Тео оказывался рядом или когда она слышала его голос.

– Подстилка белого мужика, – донимал ее Муханнад, и она слышала шипение, похожее на шипение змеи, в его словах. – Ты заплатишь. Заплатишь так, как платят шлюхи.

Но она не думала об этом, не думала, не думала.

Она подняла голову и посмотрела на лежащий перед ней лист бумаги, посмотрела на карандаш, на бусины, на набросок эскиза, который и эскизом-то не был, потому что ничто в ней не могло подтолкнуть к созданию композиции или хотя бы к такому взаимному расположению элементов в рисунок, который успокаивал бы волнение и радовал взгляд. Сейчас она чувствовала себя пропащей. Она уже платила, платила за все. Ведь тогда в ней пробудилось желание; оно не укладывалось в узкие рамки жизни, которой ей предстояло жить, и она начала платить за это желание еще за несколько месяцев до того, как Хайтам появился среди них.

Хайтам оказался ее спасителем. Он был наделен благородным качеством – сочувствием к другим, – и это качество отодвигало на задний план его собственные чувства и амбиции. Поэтому он и оказался способным на такое великодушие, которое не укладывалось в рамки ее понимания. Он обрадовался новости о ее беременности, задав единственный вопрос, который начисто отмел и ее страхи, и чувство вины:

– Неужели ты молча и тайно ото всех носила в себе это ужасное бремя в течение этих двух месяцев, моя Сале?