Обман

Самым несносным была жалость. Жалость Агата ненавидела. Она сама ни к кому не испытывала этого чувства и не хотела, чтобы кто-то испытывал его по отношению к ней. Она согласна была терпеливо переносить другие чувства и эмоции, вызывавшие у нее антипатию – например, то, что она испытывала, видя эти немощные подобия людей, бредущих по Эспланаде, – лишь бы не ощущать себя бессловесным паралитиком, о котором в его присутствии говорят намного чаще, чем с ним. Отвращение вызывает страх и ужас, которые могут быть, в конечном счете, использованы и для собственного блага. А вот жалость вызывает у окружающих чувство превосходства, а с этим Агата никогда в жизни не сталкивалась. И – в этом она поклялась себе – не столкнется сейчас.

Если она позволит кому-то взять верх над собой, она будет повержена. А это значит, что ее планы относительного будущего Балфорда будут перечеркнуты. Ничего не оставит Агата Шоу после своей смерти, кроме, быть может, воспоминаний, да и то выборочных, в памяти своего внука – да и извлекать их оттуда он будет лишь по необходимости. А вот в памяти будущих поколений о ней не останется ничего. Да и как она может поверить тому, что Тео о ней не забудет? Ведь ему есть о ком помнить. Да, будь у нее возможность оставить память о себе и придать смысл своей жизни, пока та не закончилась, Агата наверняка сама справилась бы с этим. Она собрала бы все воедино и расставила по своим местам. Ведь она уже начала заниматься этим, когда ее разбил этот проклятый инсульт и скомкал все ее планы.

Ну нет, если бы она не была бдительной, этот сальный, неумытый монстр Малик продвинулся бы намного дальше. И что он только ни делал для того, чтобы занять ее место в муниципальном совете; и он сумел пролезть в совет, да так ловко, словно болотный сапог в реку. А сколько всего он еще натворит, когда узнает о том, что ее свалил второй инсульт…

Весь Балфорд превратился бы в парк «Фалак Дедар», дай возможность Акраму Малику развернуться. Город и понять бы не успел, что происходит, а над рыночной площадью возвышался бы минарет, на месте церкви Святого Иоанна выросло бы аляповатое здание мечети, а на каждом углу от Балфорд-роуд до самого побережья чадили бы их отвратительные обжорки. До настоящего вторжения оставался бы всего один шаг: десятки пакистанцев, окруженные сотнями завшивленных детей – на половину которых государство платило бы пособие, а другая половина оказалась в стране незаконно – и обе половины оскверняли бы традиции и культуру страны, в которой они решили проживать.

Они хотят лучшей жизни, ба, так Тео объяснял ей ситуацию. Но ей не нужны были эти добросердечные и ошибочные объяснения того, что было абсолютно очевидным. Им нужна была ее жизнь. Им нужна была жизнь каждой английской женщины, каждого мужчины, каждого ребенка. И они не успокоятся, не дадут себе отдыха и не отступят от начатого, пока не достигнут своей цели.

И в особенности Акрам, думала Агата. Этот гнусный, мерзкий, жалкий Акрам. Он постоянно гнул свою линию, вешая всем на уши липкую лапшу насчет дружбы и братской любви. Он даже выступил в роли миротворца, введя часть своей общины в это нелепое «Сообщество джентльменов». Но Агату Малик не обманул ни своими речами, ни своими действиями. Все это были лишь хитроумные уловки. Они очень напоминали известные способы, с помощью которых в бараньи головы простолюдинов вколачиваются мысли о том, что пастбище свободное и безопасное и что нет никакой необходимости оглядываться каждую минуту, боясь подвергнуться нападению волков.

Но Агата покажет ему, что все его способы и методы она раскусила. Она, как Лазарь, восстанет с больничной койки и снова обретет свою неукротимую силу, которую Акраму Малику – со всеми его планами – ни за что не одолеть.

Агата поняла, что сестра Джекобс ушла. Специфический запах исчез, уступив место запаху лекарств, пластиковых трубок, ее телесных секреций, мастики на полу.

Она открыла глаза. Ее матрас был слегка приподнят, поэтому ее тело было чуть наклонено, а не распластано на нем. Это можно было считать явным улучшением ее состояния за время, прошедшее с момента инсульта. Она видела перед собой только потолок, покрытый не совсем чистыми звукопоглощающими плитами. Она поняла, что в палате специально для нее установлен телевизор, звук которого был приглушен, а сестра Джекобс, уходя, не сделала его громче. Сейчас показывали фильм, в котором страстный, незабываемо красивый супруг вез на каталке свою несчастную, но все еще привлекательную, беременную – это делало ее еще более привлекательной – жену в травматологическую палату, где ей предстояло родить их ребенка. Этот фильм, подумала Агата, если судить по их топорным манерам и слащавому выражению лиц, должен был бы считаться комедией. И какая смехотворная идея у этого фильма! Ведь ни одна из знакомых ей женщин не относилась к родам как к чему-то, вызывающему смех.