Тем не менее, отметил Дзержинский, удалось добиться роста в чёрной металлургии. Выплавка чугуна в октябре 1924 года составила 72 тысячи тонн, в ноябре — 73 тысячи, а в — декабре — уже 83,9 тысячи тонн. Несколько меньший, по сути незначительный, но всё же рост обозначился в выплавке стали: 123, 114 и 125 тысяч тонн соответственно, а также в производстве проката — 79, 76 и 80,1 тысячи тонн. Благодаря только этому достигнуто 60% довоенного производства на Урале и 30% — на Юге.
Следовательно, вернулся глава ВСНХ к основной теме доклада, «к тому моменту, когда мы поставили на правильные рельсы работу своих собственных трестов, мы смогли сформулировать — какую производственную программу мы можем и должны представить в высшие органы». И вновь, как заклинание, заявил: «Программа, принятая Советом труда и обороны, должна быть расширена».
Но тем Дзержинский отнюдь не завершил доклад. Затронул и вопрос финансирования металлопромышленности.
«Здесь я вернусь, — сказал он, — к тому, о чём уже была речь в докладе Сокольникова: что 180 млн. (рублей. —
И сразу же разъяснил свою скромность: «Я должен предупредить, что в стремлении урвать от государства, получить максимальное количество денег кроется громаднейшая опасность, ибо надо развиваться собственными силами, надо искать прежде всего у себя».
Только затем затронул иные аспекты проблемы, не менее значимые. «Мы не замечаем, — указал Дзержинский, — наступления спроса на металлоизделия, который растет не по дням, а по часам. Наша металлопромышленность не в состоянии будет догнать растущий спрос». Дополнил свои слова примером: только на Урале сбыт ширпотреба возрос и составил на январь 75% годовой программа. «Поэтому, — продолжил докладчик, — мы должны призвать к жизни, дать толчок к развитию мелкой кустарной промышленности». Той, что в канун войны имела 333 тысячи слесарей, кузнецов, иных.
Настаивая на таком неожиданном для руководителя ВСНХ предложении, Дзержинский исходил не только из сиюминутных забот. Более всего он думал не о сегодняшнем, и даже не о завтрашнем дне, а о будущем. Ближайшем. О выглядевших тогда фантастичными, но продуманных до деталей планах преображения жизни страны.
«Уже сейчас, — делился он своими размышлениями с участниками пленума, — мы имеем в деревне перенаселение в смысле возможности приложения в деревне своей рабочей силы. А с другой стороны, всяческий технический прогресс в деревне означает, что известная часть рабочей силы должна быть выплеснута из деревни… Если мы не будем нашу промышленность расширять, это создаст преграду для доступа из деревни в город и безработных и молодёжи, ищущих работы, ищущих более культурной жизни».
Вот это-то скорое пополнение рядов пролетариата, пополнение неизбежное, Дзержинский и намеревался использовать. Но не в лёгкой или обрабатывающей промышленности, не в кустарном деле, а в индустрии. Той, что должна была стать основой новой жизни деревни, действительно модернизировать сельское хозяйство.
Дзержинский мечтал в самое ближайшее время «построить новый, по последнему слову науки, тракторный завод». Должный выпускать в год не менее 2250 тракторов. И не таких, которые начинали, вернее, пытались производить на Путиловском заводе, стоивших 2700 рублей. И не по ценам, вычисленным Госпланом — в 1800 рублей. Не дороже 1600. Типа «Фордзона», «Катерпилера», «Джон Дира», выпускавшихся в США с 1907 года. Которых ввезли за последние три года в СССР уже 2560 штук. Предназначенных именно для сельского хозяйства — колёсных, мощностью 15/30, 22/36 лошадиных сил, а не гусеничных, 50 — сильных, которых требовало военное ведомство.
«Если мы должны и будем строить тракторные заводы, — продолжал раскрывать свои планы Дзержинский, — то должны быть рабочие, должны быть техники, должны быть механики, которые сами учились бы, получали опыт. Тогда только можно построенный завод не выпустить в трубу, а дать настоящий трактор». Но можно ли ограничиться только тракторостроением? И Дзержинский попросил ассигновать 3 млн. рублей на автостроение. Чтобы построить опять же «с иголочки» автозавод, который выпускал бы грузовики для народного хозяйства. А потому не полуторки, на которых настаивало военное ведомство, а более практичные, трёхтонные.