Обратная сторона Юпитера

– Вот, извольте видеть, – показал он на благовидного старичка с седыми пышными расчёсанными волосами и длинной опрятной бородой, умиротворено поглаживающего что-то сидя на кровати, – дедушка Ау. С виду – божий одуванчик, мухи не обидит, любил девочек маленьких. Да как любил, обязательно с пряным соусом, особым образом приготовленных. Выедал девушкам мозги и закусывал их органами, особое предпочтение отдавал маринованной печени и солёным сердечкам.

Дедушка Ау, как будто слыша его слова, кивал головой в такт и улыбался беззубым старческим ртом. В камере следом за ним содержалась молодая японка, с чёрными как воронье крыло волосами, спадавшими как миллиард черных щупалец. Вся вывернутая наизнанку, как будто её кости и суставы были перевёрнуты наоборот безумным хирургом, она напоминала огромного паука. Разинув бездонный тёмный рот, японка-паук что-то кричала сквозь безмолвное стекло не пропускающее звук и грозила Холмсу маленькой, вывернутой наоборот ручкой с чёрными ногтями.

– Девочка-японка. Мы зовём её Толисика Толикака. Пастухи нашли её в колодце, рядом с заброшенным домом на ведьмином лугу. Сдуру притащили в деревню, думали покалечилась, когда упала. Так эта тварь всю деревню ночью и поглотила. Именно поглотила. Никого не нашли поутру. Только одна Толисика лежала на деревенской площади, а в животе у неё был какой-то сгусток, как будто беременная она была. А как взрезали ей живот, там оказались её же чёрные волосы, целый ком огромный. Ну с тех пор её к нам и определили, целая рота воинов-лазаритов тащила. Сила в ней огромная, никакая цепь не удержит.

Дальше по коридору шла целая череда обезображенных сумасшедших. Все как один они кидались на стекло, пытались разорвать волосы, рты, вырвать зубы, ногти, корёжились в невообразимых позах. Все были нестриженные, немытые, всклокоченные или абсолютно голые, или в смирительных рубашках, видимо от степени опасности и ущерба обществу. Обьнаружились здесь и чудеса хирургии лаборатории имени доктора Моро, явно местный хендмейк. В камерах, наполненные яростью и ненавистью, и явно особенно к Доктору и всему живому, ползали, извивались и прыгали как макаки люди-тюлени, женщина-леопард, мужчина-черепаха, человек-слон, человек с рогами оленя и ластами вместо конечностей, макако-свинья с человеческой головой, пудель-крокодил с женскими грудями, стыдливо прячущий их в декольте, женщина с головой гигантской рыбы и прочие задумки и человеческие недоделки. Они стреляли ядовитыми железами, кидались в бессильной злобе на стекло и изрыгали проклятия, если им это позволяло строение тела, исковерканное изощрёнными архитекторами человеческой природы.

– Зачем же Вы, Доктор, так издеваетесь над этими бедолагами? Эк их тут раскозявило-то! Аж страшно смотреть! Садюга ты, Доктор! Что-то мне подсказывает, что не доживёшь ты до старости и своей смертью не помрёшь, – зло сплюнув и цыкнув через передние зубы, с неприкрытым отвращением к этому опрятному человеку с чистыми руками, приятной причёской и чёрной душой, сказал Холмс.

– Бедолагами? Ну-ну. А знаете ли вы, что эти, как вы изволили выразиться, «бедолаги» вытворяли на свободе? Знаете, за что они сюда попали, и за что им была здесь уготована такая участь? Каждый из них, будь то женщина, или мужчина, это ведь серийный маньяк, каннибал, убийца детей, педофил, ошмёток человека. И да, дорогой мистер Холмс. Это для них ад. Прижизненный ад и наказание за то, что они совершили с другими людьми.

– А кто позволил Вам, Доктор, брать на себя роль судьи? – не унимался Шерлок.

– Как кто? Он самый, кто же ещё… – доктор, загадочно произнося «Он», улыбнулся. – Ладно, друзья, вы меня конечно извините, но со своим уставом в чужой монастырь… Все мы не без греха, но поверьте мне, эти личности, которых вам так жалко, увы при жизни людьми не были. По сему они просто хирургическим путём обрели своё настоящее тело, хвала золотым рукам наших мастеров скальпеля. Тут в общем-то осталось уже до лифта два шага, а все пациенты в конце – просто сказка. Вот обратите внимание, посмотрите направо.

В одной из последних одиночных палат-камер сидела на стуле, совершенно никак не привязанная, девушка небесной красоты с белоснежными волосами. Она отличалась от всех местных обитателей белоснежно-чистой больничной пижамой, скроенной по какому-то специальному заказу. У девицы была идеальная фигура и лицо, а волосы струились вниз с опущенной головы, и она мерно расчёсывала их гребнем. Её тонкие, красивые руки двигались пластично, завораживающе.