Обреченные пылать

Увидев на втором полотне до боли знакомый пейзаж, я отставила картину с домом своего детства в сторону, пытаясь понять, откуда я знаю и эту картину, как вдруг осознала, что это восход солнца, который из окон дома мистера Гутмана выглядел немного по-иному. И всё же, не смотря на разницу ракурсов, с которыми мы с мистером Гутманом встречали новый день, я много раз видела именно этот рассвет и знала его, как одного из своих соседей.

– Красиво, – коротко кивнула головой я, после чего посмотрела на следующую за этой картину и замерла от шока.

Это был портрет, на котором была изображена женщина невероятной красоты…

К горлу подступил ком неописуемо сильной боли. Смотреть было невыносимо, но я не могла оторвать своего взгляда, не замечая того, что буквально впиваюсь пальцами в полотно.

Это была моя мать.

…Я не видела её с тех пор, как девять лет назад спрятала все её фотографии на чердаке, закрыв их на замок в деревянном сундуке бабушки.

Как такое возможно?.. Она не могла позировать мистеру Гутману, я это знала так же наверняка, как и то, что мистер Гутман не общался ни с кем из соседей, не то что с моей мамой…

Почему он нарисовал её?.. Почему нарисовал так точно, что кажется, словно он сделал один незатейливый щелчок вместо сотен тысяч разводов краски и запечатлел её образ на фотокарточке, а не на холсте?

– Она была красивой женщиной, – внезапно произнёс художник, пока я всё ещё не могла оторвать взгляда от стоящего у моих ног портрета, после чего добавил, резанув меня своими словами по самому сердцу. – Как ты.

От услышанного в моих висках запульсировал миниатюрный отбойник ритма моего барахлящего сердца. “По-настоящему красивые женщины редко бывают по-настоящему счастливы”, – как-то раз сказала мне с Мишей мама, стоя на залитой солнцем кухне и вручая каждой из нас по шоколадной конфете в хрустящей обёртке. – “Но мы-то с вами знаем, что мы большое исключение из правил”.

…Мама, я и Миша. Пени, не смотря на её ослепительную красоту, эти слова не касались. Наверное потому, что она уже заплатила за свою красоту даром речи. Нам же с Мишей ещё только предстояло расплачиваться. Мы расплачиваемся до сих пор. Мама ошиблась. Мы не стали “большим исключением из правил”.

Я сглотнула ком боли, но он только с ещё большей силой взмыл вверх по моему горлу, судорожно ударившись в гортань.

– Знаешь, что в коробке, которую ты помогла мне нести? – вдруг снова подал голос мистер Гутман.

Почему он, одинокий отшельник и нелюдим, ведёт разговор, а не я?.. От этого было странно, но я не могла перебороть своё молчание. Оторвав взгляд от ослепительного портрета матери, я слегка взмахнула головой, давая понять, что не знаю, что может быть в коробке, и, немного запрокинув голову, уставилась в окно, за которым над родительским домом занимался запоздавший рассвет.

– Охо-хох… – подойдя к стоящей рядом со мной коробке, выдохнул мистер Гутман, после чего оторвал её тяжесть от пола. – Прошло уже больше десяти лет.

Услышав эти слова за своей спиной, я неосознанно резко нахмурилась. Этот человек не может знать о моей боли всё, даже не смотря на то, что он запечатлел память о ней в своих холстах.

Молча облокотив картины одну на другую, тем самым вернув их в прежнее положение, я тяжело выдохнула и, ничего не ответив, тихим шагом направилась к выходу. Остановившись напротив двери и увидев абсолютно пустой коридор, будто отражающий лабиринты моей внутренней пустоты, я обернулась к мистеру Гутману:

– Десять лет и восемьдесят два дня.

Мистер Гутман, слегка пригнувшись назад на полусогнутых ногах, но всё ещё не выпуская тяжёлую коробку из своих рук, что ещё раз доказывало его всё ещё сохранившуюся физическую форму, в ответ лишь молча кивнул головой, показывая, что ни на грамм не сомневается в моих подсчётах.

Мы ещё несколько секунд смотрели друг на друга, после чего я поджала губы и, переведя взгляд на выход, сделала шаг вперёд.

– Если захочешь узнать, что в коробке – приходи.

Его слова заставили меня на несколько секунд замереть на пороге. Обернувшись, в ответ я уверенно кивнула головой, тем самым немо приняв его приглашение, после чего всё-таки вышла из комнаты.

Он не обозначил ни дня, ни времени… Это не то чтобы подкупало, но явно указывало на то, что мистер Гутман из очень редких людей, способных говорить со мной на одном языке.

Выйдя на крыльцо, я аккуратно закрыла за собой дверь и, задрав подбородок, сделала глубокий вдох прохладного утреннего воздуха. Затянув свой высоко заплетённый хвост ещё туже, я направилась к калитке, которую с этой стороны видела уже второй раз в своей жизни, пусть и с другого ракурса – я стала заметно выше… Я стала взрослой.

Глава 79.

Я испекла кексы. Не помню, когда в последний раз что либо пекла, но сегодня был именно тот редкий день, когда мне нужно было сделать что-нибудь особенное. Поэтому я сделала шоколадные кексы. Рецепт мамы, впечатавшийся в мою память вместе со вкусом толчёного в ступе домашнего шоколада… Любимое блюдо Генри. Пришлось проснуться ради этого в шесть часов и всё утро провозиться на кухне.