Обреченные пылать

– Ты первая, – широко улыбаясь своими светло-голубыми глазами, усмехнулся Генри, глядя на корзинку с ещё горячими кексами у меня в руках.

– Как первая? – удивлённо посмотрела на свои наручные часы я. – Уже ведь девять часов.

– Даже не знаю, как так получилось, – почесал затылок Генри.

Я протянула ему корзинку с горячими кексами, но он вдруг отвлёкся, заглянув мне за плечо.

– А вот и вторая… – едва заметно улыбнулся он.

Я обернулась и заметила Мишу, пружинистым шагом приближающуюся к нам, стоящим на пороге родительского дома. Одежда на ней висела, словно мешковина на палке, отчего создавалось впечатление, будто зомби-апокалипсис уже начался, но меня, почему-то, забыли об этом предупредить.

– Пойдём на задний двор? – предложил Генри. – Я только чай сейчас возьму.

Мы с Мишей стояли друг напротив друга, но не обменивались взглядами. Подвывающее чувство боли начинало царапать мою душу всякий раз при наших всегда случайных встречах. Уверена, это чувство не щадило и Мишу.

Генри вышел спустя минуту, чем неосознанно спас наши с Мишей и без того расшатанные нервы. В одной руке он держал дымящийся термос, во второй – три чашки из небольшого декоративного сервиза, когда-то подаренного тётей Изабеллой маме. Очень красивый набор из десяти чашечек и мини-чайника, украшенный ажурным голубо-салатовым узором. Изабелла привезла его из Каталонии, куда отправилась в отпуск спустя пару месяцев после развода с мужем. Этот сервиз всегда мне нравился. Мне в принципе нравилось всё, что приносила в наш дом тётя Белла. Даже пахучие белые лилии, от которых болела голова.

Мы втроём молча зашли на задний двор, где стоял старый, до сих пор чудом уцелевший набор из пяти выцветших пластмассовых стульев, круглого трехногого стола и совсем хлипкого садового зонта.

– Ну, девочки, я очень рад, что вы стали первыми, кто до меня сегодня добрался, – улыбнулся Генри, начав разливать горячий чай по чашкам.

– Почему это? – криво усмехнулась Миша, приняв из рук Генри свою порцию чая.

Посмотрев на тонкие, почти прозрачные, со сломанными ногтями и страшно исцарапанные пальцы сестры, я попыталась вспомнить, когда в последний раз Миша составляла кому-нибудь из нас компанию за чашкой чая, но, так и не вспомнив, изо всех сил сжала зубы от боли, возникшей где-то в области моей ноющей грудной клетки. У моей сестры едва уловимо тряслись руки, но я сидела достаточно близко, чтобы это заметить. Это было невыносимо…

Я ещё сильнее сжала зубы.

– Как почему? – усмехнулся Генри, будто каждое утро пил чай в нашей незамысловатой компании, из-за которой у меня сейчас сводило зубы от зуда под рёбрами. – Вы всегда были моими любимицами. И только не говорите, что не знали об этом.

– Знали, – попытавшись доказать самой себе, что могу говорить с комом боли в горле, на сжатом выдохе произнесла я.

– Конечно знали, – с содроганием усмехнулась Миша. – Ты души в нас не чаял. Во мне, Таше и Хьюи.

– Знаменитое трио, – продолжал совершенно легко и спокойно улыбаться Генри, словно не замечал, что никакого трио больше нет – перед ним сидит опустошённый кокон, пустоту которого периодически до краёв заполняет боль, и медленно, но верно убивающее себя существо с прозрачной кожей, обкусанными губами и запавшими щеками. Третьего человека нет. А без третьего нет никакого трио, а из трио мы не смогли составить дуэт. Мы распались. Как несостоявшаяся рок-группа. На крохотные, острые куски рваной боли… Нас-больше-нет.

Генри и Миша взяли по кексу, мне же кусок в горло не лез, поэтому я продолжила пить сладкий чай мелкими глотками, пытаясь утопить в них ком, застрявший в моём саднящем горле.

– Не каждый день исполняется пятьдесят два, – усмехнулась Миша. – Чего бы ты хотел на свой день рождения?

– Чтобы ты прекратила вести тот образ жизни, который ведёшь последние десять лет, – не задумываясь, отчеканил Генри, всё ещё продолжая добродушно, едва уловимо улыбаться.

– Генри, я не могу просто взять и вычеркнуть десять лет своей жизни, – в ответ ухмыльнулась Миша.

– Правда? – на сей раз не выдержала я. Упершись левой рукой в подлокотник стула и прислонив подбородок к указательному и большому пальцам, я попыталась собраться с мыслями. – Ты ведь только этим каждый день и занимаешься – вычёркиваешь свою жизнь по дню.

Мы резко, так, что даже можно было услышать треск, врезались друг в друга наэлектризованными взглядами.

– Как будто ты живёшь по-настоящему, – выстрелила в десяточку Миша.

– Может быть… – начал Генри, но поперхнулся чаем, после чего поспешно начал заново. – Миша, может быть ты хотя бы ради моего пятидесятидвухлетия попытаешься завязать? Мы можем тебе помочь.