Обреченный

– Знаешь, – продолжил он, прерывая недолгое молчание, – когда-то я хотел иметь «камри», и спустя некоторое время я, как ты знаешь, купил эту машину. А потом обнаружил, что, оказывается, мечта иметь этот автомобиль меня радовала куда больше, чем то, что я испытал, когда заимел его. И вот в тот самый момент, когда я поймал себя на мысли, что мне теперь уже хочется приобрести «мерседес», – а деньги у меня были, – я понял всю хитрость жизни и ничтожность человеческой сущности. Мы удивительно ненасытные твари, которые даже не понимают, что вся эта жизнь – всего лишь обольщающая игра и потеха… «Знайте, что мирская жизнь – всего лишь игра и потеха, украшение и похвальба между вами, а также стремление обрести побольше богатства и детей. Она подобна дождю, растения после которого восхищают земледельцев, но потом они высыхают, и ты видишь их пожелтевшими, после чего они превращаются в труху… Мирская жизнь – всего лишь предмет обольщения»15 Игра, забава и предмет обольщения, и ничто другое, – заключил Салман. Затем глубоко вздохнул и добавил: – Моей семье, Мансур, ничто не грозит. А там дети гибнут.

– Им грозит нужда – как в средствах, так и в отце.

– Нужда в отце у детей вещь временная. А что касается средств, то младшая получает пенсию. Также им останется квартира, сдаваемая внаем, вместе с деньгами, что она приносит. Этого им будет вполне достаточно.

– А машина?

– Я ее уже продал. Вырученные деньги забираю с собой. Тамошние дети в них нуждаются больше, чем мои. Мои не подбирают с грязной земли хлебные крошки, борясь за них с птицами.

– Ты мог бы отослать эти деньги туда, как и некоторую часть тех, что будешь зарабатывать далее, если останешься здесь, с семьей. Так от тебя будет больше пользы для всех. Своей борьбой и смертью ты там все равно ничего не изменишь.

– А кто сказал, что я хочу что-то изменить? Нет, Мансур, я вовсе не с той надеждой туда еду, что смогу там что-либо изменить. Я не переоцениваю свои возможности. Я лишь сделаю то, что в моих силах, чтобы облегчить бремя этих людей… К тому же, у Бога не будет против меня аргумента. Когда Он меня спросит: «О Салман, что ты сделал, когда мои рабы нуждались в помощи и взывали к ней?», я отвечу: «Все, что смог, о Господь мой! Я сделал все, что было в моих силах». Я поеду туда и буду сражаться, пока положение простых людей не станет лучше. Меня не волнует ни этот их халиф, ни его халифат. Я еду на помощь к своим беззащитным братьям и сестрам, которые нещадно гибнут под бомбами и снарядами. Если я паду на этом пути… что ж, я к этому готов. Если же останусь жить, то пусть так.

– Но ты едешь, чтобы умереть.

– «Никоим образом не считайте мертвыми тех, кто были убиты на пути Аллаха. Нет, они живы и получают удел у Господа своего»16.

– Принятие смерти во имя высшей истины, справедливости и общественного блага – это, безусловно, хорошо. Но сейчас не тот случай. Вспомни хадисы «Пусть никто из вас не желает себе смерти и не призывает ее…», «Лучший из людей – тот, кто прожил долгую жизнь и чьи деяния были благими»

– Я не желаю смерти, Мансур. Я люблю жизнь, только вот ее условия – в целом, так как лично у меня нет никаких проблем – меня не устраивают.

– И все же ты смирился со смертью.

– Да. А разве можно иначе добровольно пойти на войну? И, знаешь, смириться с мыслью о смерти не так уж и сложно, когда понимаешь, что все смертны, и когда веришь, что после смерти есть продолжение, и когда уверен, что смерть ты принимаешь за правое дело.

– Вряд ли сознание этого может лишить страха смерти.

– Нет, страха смерти это не лишает. Но зато это помогает справляться с этим страхом на пути к тому, что ценнее этой мимолетной жизни.

– И все же я бы хотел, чтобы ты туда не ехал.

– Это уже решено.

– В таком случае, пусть Бог одарит тебя тем, к чему ты стремишься.

– Я хотел предложить тебе поехать с нами. Но теперь вижу, что это бесполезно.

– Я хочу еще немножко пожить, – сказал Мансур с невеселой усмешкой.

– Ты и в самом деле поживешь лишь немножко, даже если проживешь до глубокой старости, – сказал Салман, усмехнувшись в ответ.

– Ты же знаешь, как я смотрю на это дело… К тому же, у меня есть некоторые обязательства перед родными, и на эти обязательства – к сожалению или счастью, я смотрю чуть иначе, чем ты.