Обречённые на мытарства

– Не верю я, Афанасий, ни одному твоему слову. Всё, о чём ты рассказал сейчас – один в один происходило и в нашей деревне. И продразвёртка бушевала, и коллективизация была вместе с кулаками, а потом, откуда ни возьмись, враги народа вдруг повыскакивали, как черти из табакерки. Всё это происходило на моих глазах. Только не видела я среди чекистов сердобольных людей. И ты не жалел людей, заставляя их признавать несуществующую вину. Враки это твои. Тебе очень хочется покорить моё сердце, но ты не учёл одного: я живой свидетель тех событий. Собственными глазами видела, как чекисты зверствовали, забирая последние крохи хлеба у многодетных семей. Позднее мне пришлось хоронить тех детишек, у которых отняли последний кусок хлеба. Они умерли от голода. Свежи в памяти и аресты. В тридцать седьмом арестовали председателя колхоза. Вина его заключалась в том, что в тот неурожайный год он не смог выполнить план хлебосдачи государству. Мой родственник видел его лицо после допроса. Живого места не было на лице после «занимательной беседы», как ты соизволил выразиться. Наш председатель тоже отрицал свою вину, как и твой Марк Ярошенко. Хотел добиться справедливости во что бы ни стало.

Лидия поднялась на кровати, переместилась на край и села, свесив ноги. Повернувшись вполоборота к Кривошееву, спросила:

– И знаешь, кто этот председатель?

– Кто?

– Мой дядя. Только его не успели осудить и отравить в лагерь. Дядя не выдержал издевательств над собой и в гневе ударил кулаком следователя. Его насмерть забил следователь. Тогда-то маму и хватил удар. Пять лет уже она лежит парализованная, благодаря таким правильным чекистам, как ты. Вот так-то, добрый вы наш Афанасий Дормидонтович.

Кривошеев лежал ошеломлённый, уничтоженный, лишённый возможности что-либо возразить в ответ. Ещё несколько минут назад он допускал возможность услышать в ответ пару нелестных слов в свой адрес, но, чтобы такое…

– Молчишь? – после длительной паузы продолжила Лидия. – И правильно. Не нужно меня в чём-то переубеждать и доказывать, что ты хороший и добрый человек. Ты можешь оправдываться перед самим собой, но только не передо мной и теми людьми, которым ты сделал больно.

– Но, как же тогда… – начал было говорить Кривошеев, и осёкся.

– Ты хочешь спросить, как я решилась на отношения с тобой, зная, что ты сотрудник НКВД? – продолжила за него Лидия.

Кривошеев промолчал и даже не кивнул в знак согласия. Он сам не знал, о чём хотел спросить. Не мог поверить, что всё кончено, так и не начавшись по-настоящему. С этой минуты он стал для Лидии чужим, ненавистным человеком.

– Сама не могу объяснить. Ты мне понравился сразу: видный мужчина, обходительный. Вот я и подумала: а вдруг ты моя судьба? Вдруг мне выпало запоздалое бабье счастье? На твоём мундире не было расписано твоё прошлое. Ты вполне мог оказаться штабным работником, успешным офицером НКВД. Вот я и решила не упустить свой шанс, узнать тебя поближе. Сегодня поняла, что совершила непростительную ошибку, укладываясь с тобой в одну постель. Пойми, не смогу я больше принимать от тебя ласки. Страшно мне с тобой. Ты в моих глазах превратился в кровавого жандарма. Пахнуло от тебя сейчас запахом тюремной камеры. Уходи и забудь дорогу в мой дом.

Лидия встала, набросила на себя халат и, низко опустив голову, перешла в другую комнату, где лежала парализованная мать. В избе установилась полнейшая тишина.

Кривошеев не вскочил с кровати, не бросился вслед за Лидией, чтобы остановить её, схватить за плечи и объяснить, наконец, что это его работа, что он не жандарм, а честный чекист, преданный партии и народу, и вести себя иначе с врагами народа ему нельзя, не позволяет партийная совесть. А главное – он любит её по-настоящему и готов жениться.

Но поступить так было выше его сил. Он не способен был уступать женщинам и просить у них прощения.

Кривошеев поразился откровенности и смелости женщины. Поразился причиной этого горячего всплеска. Если подобные обвинения исходили от Марка Ярошенко – ему было понятно: осужденный затаил обиду и мстил словесно при каждом удобном случае. Но что толкнуло Лидию на такой поступок? Женщину, в отношении которой он не сделал ничего пагубного? Он удивился разительным переменам в характере Глушаковой, произошедшие в один миг и не мог ничего понять. Лежать в кровати было бессмысленно. Кривошеев встал и принялся одеваться.

Через полчаса запряжённая кобыла, недовольно фыркнув, вытащила розвальни на улицу. Луна на небе была полной и особенно яркой. Морозный воздух пощипывал на лице кожу. Кривошеев запахнул ворота, взглянул в окно комнаты, где должна была находиться Лидия. Желтоватая глазница была пуста. Глушакова даже не удосужилась проводить его взглядом.