Обрести себя

Лимпиада почувствовала приступ головной боли, прилив нездорового жара. Окунуться бы сейчас в сугроб лицом, снегом освежить вспыхнувшие щеки. В дом идти не хотелось, она достала с чердака деревянную лопату, стала расчищать дорожку к калитке. И чем дольше она оставалась на дворе, тем больше не хотелось возвращаться в комнату, освещенную слабой керосиновой лампой. Ее труд был напрасным, до утра все равно эту стежку заметет, но она продолжала действовать лопатой — пусть хоть Ион с женой пройдут по расчищенной дорожке, не будут увязать в сугробах на собственном дворе. Может, за это они чуть больше станут любить родной порог.

Расчищать свежий, неслежавшийся снег было легко, работа захватила Лимпиаду, в голове прояснилось, от недавнего приступа боли не осталось и следа. И вдруг она с удивлением обнаружила, что руки стали непослушными, только большим усилием воли можно было заставить их двигаться. Странно! Вроде чужие руки. Неожиданно лопата налилась непосильной тяжестью, стало жарко, в голове зазвенело. Из деревянной лопата превратилась в чугунную, в свинцовую, в каменную. Пролетел, заваливаясь на ветру, одинокий ворон, закаркал над крышей. Лимпиада подняла голову, чтобы взглянуть на него, и острая боль бритвой полоснула по затылку. В рот и нос хлынуло что-то теплое, соленое, липкое. Земля поплыла из-под ног. Лимпиада опрокинулась навзничь в сугроб перед своим домом, лопата упала ей на грудь. На минуту показалось, что вокруг на белом, белом, белом снегу распустились огромные цветы жарко-красного мака.

С высоты сыпал снег, над землей его подхватывал ветер, затевал легкомысленный хоровод.

Ион нашел мать уже остывшей.

Невестка, которая кое-что кумекала в медицине, установила диагноз — кровоизлияние в мозг. Для нее смерть свекрови не стала особенно тяжкой потерей: у них не было достаточно времени узнать, полюбить друг друга, сблизиться.

По мнению невежественных в вопросах медицины валурян, Лимпиаду убили заботы. Слишком много неприятностей было у нее в доме и на службе, вот кровь и ударила в голову…

— После трех дней гостей заставляют крутить рышницу[9], — в один из вечеров сказал Чулика.

Это можно было воспринять как шутку, но в игривом тоне отчима чувствовалось недовольство. Илиеш, который сел ужинать, почувствовал, что кусок застрял в горле. Эта случайно брошенная отчимом фраза означала предупреждение. Мол, больше сидеть на его шее дармоедом нельзя, пора что-то предпринять, никто Илиешу хорошую должность на блюдечке не преподнесет.

Ангелина бросила тревожный взгляд на мужа. В ее глазах можно было прочитать беспокойство — как у квочки, которая чует приближающуюся опасность и не знает, в какую сторону броситься, чтобы спасти цыплят.

Илиешу стало жалко мать. Он через силу проглотил застрявший кусок и, стараясь сохранить спокойствие, ответил:

— С удовольствием готов крутить. Только покажи рышницу.

Илиеш ужинал один — задержался в городе, и семья поела без него, дожидаться не стали. Чулика придерживался строгого режима в отношении еды и не терпел опозданий.

Обычно после ужина он брал газеты и закрывался в своей комнате, куда никто не смел входить, даже Дануц. Нынче же он намеренно задержался на кухне. Ему хотелось что-то сообщить Илиешу, и он искал наиболее подходящую форму. Зная вспыльчивый, заносчивый характер пасынка, Чулика решил подойти к щекотливому вопросу издалека, чтобы не обидеть, не задеть самолюбия парня. Все неприятности отражались у Чулики на печени, — чуть что, приступ, хоть караул кричи. Поэтому он по мере возможности избегал острых разговоров. Однако ответ Илиеша заставил Чулику выложить все, что таил в душе. Парень смышленый, понимает с полуслова, так чего крутить, лучше высказаться открыто до конца.

— Нашел я для тебя рышницу, хорошее местечко. Правда, не в городе, но в этом есть свои преимущества.

Ангелина, которая сидела на табуретке во главе стола и наметывала блузку, сразу вскинулась:

— Где?

Чулика устало прикрыл свои белесые глаза, напоминающие покрытые пеплом угольки.

— Есть место в Кетросах, в учхозе.

Чтобы проследить, какую реакцию произвели его слова, он медленно потянулся к подоконнику, взял лежавший там журнал «Здоровье», начал его небрежно перелистывать. Это было единственное периодическое издание, которое Чулика выписывал и прочитывал от корки до корки. «Сок свежей капусты хорош для лечения язвенной болезни…» — прочитал он первую попавшуюся фразу, вполглаза следя за окружающими. Но все молчали. Ангелина продолжала шить. Илиеш прихлебывал чай. Все спокойно, можно идти дальше.

— Я поговорил с директором. Там ждут новые машины, а пока можно поработать на стареньком самосвале.

— Далековато, — вздохнула Ангелина.

— Тридцать километров? Это, по-твоему, далековато? В наше время тридцать километров — прогулка.

Ангелина гнула свое:

— Утром тридцать, вечером тридцать — надоест каждый день. Не знаю, стоит ли.

Чулика рассудительно продолжал:

— Для холостых есть общежитие. В конце концов, что он потерял в городе? Город хорош, у кого есть жилье, работа и прочее.