Обрести себя

В доме действительно было тесно. Двух маленьких комнат едва хватало для семьи. А тут появился еще один взрослый мужчина. Приезд Илиеша повлиял и на бюджет семьи Чулики. Прошли те времена Чуликиного благоденствия, когда он мазал ковры по трафарету и зашибал большие деньги. В магазинах появились настоящие ковры и по сравнительно доступной цене. Доходы его сразу упали, пришлось срочно переквалифицироваться в художника-оформителя. И тут у него дела шли не блестяще, он не умел оформить даже афишу, так как прежде никогда не имел дела со шрифтами. Его аляповатая, дилетантская мазня не находила сбыта. Приходилось самому бегать за заказчиками. Все же он как-то изворачивался, — чуть заслышав, что где-нибудь заканчивается строительство клуба или Дома культуры, был уже там, предлагал свои услуги. Но зато, подрядившись, работал старательно, добросовестно. Работать ему приходилось в основном в селах, так что, переехав в город, он ничего не выиграл. В прежние годы, когда жил в селе, работу получал в городе, теперь, наоборот, живя в городе, выполнял заказы села.

Чулика был не просто экономным, а настоящим скупердяем. Деньги он держал при себе, каждая копейка была у него на учете. По утрам, уходя на работу, выдавал Ангелине необходимую сумму на продукты. Вечером она отчитывалась: что купила, сколько истратила. Перед тем как лечь спать, он никогда не забывал дать наставления относительно экономии электроэнергии — чтобы не забыли выключить свет в туалете, на кухне, в ванной. В конце недели подводил итог расходам. Он был счастлив, если удавалось сэкономить рубль-другой. Он давно был одержим идеей накопить денег на машину. И эта несуществующая автомашина уже взяла его в тиски; если бы для того, чтобы заполучить ее, потребовалось отказаться от воздуха, он не задумываясь перестал бы дышать.

Илиешу уже надоели Чуликины мечтания.

— Ах, мне бы хоть какую-нибудь завалящую машину, я бы зарабатывал в два раза больше, — вздыхал Чулика. — Я бы ездил в самые отдаленные колхозы, где народ не избалован. А то тут, под боком у города, хотят, чтобы даже табличку над столом счетовода делал гениальный художник.

Ангелина, чтобы иметь собственную копейку, вернулась к прежнему ремеслу: купила швейную машину и понемногу шила для соседок. Те несколько клиенток, которые у нее завелись, приходили в сумерках, тайком, чтобы не узнали в райфо. А то обложат налогом.

Постоянные жалобы на дороговизну, на нехватку денег, глупая конспирация с шитьем — все это угнетало Илиеша. Ему было стыдно, что он не может ничего добавить в семейный бюджет. Более беспомощным он никогда себя не чувствовал. Он проклинал тот час, когда решил возвратиться. В состоянии полнейшей растерянности Илиеш ел свой ужин, не ощущая вкуса. Словно паклю жевал. Комнатка с марлевыми занавесочками теперь казалась ему милой и желанной. А он чего-то еще выламывался, не ценил ее! Даже Дуняшины истерики отсюда выглядели скорее смешными, чем досадными.

Из соседней комнаты доносились сдавленные всхлипывания Дануца, рассчитанные на отзывчивость взрослых. Ангелина принялась терзать свою швейную машину. А Илиеш, уставившись в клеенку, которой был застелен стол, все жевал свой ужин. Надо съесть все до конца. Нужно занять себя чем-то…

Над ним витало облачко воспоминаний, окрашенных поздним сожалением. Да, он не ценил прежних радостей! А ведь величие тамошней природы заглушало все его обиды и печали. В минуты смятения он забирал с собой детей Дуняши и отправлялся в тайгу, которая начиналась сразу за рабочим поселком. Они ломали багульник, набирали целые охапки голых веток, вроде бы пахнущих на морозе валерьянкой. Поставишь эти голые метелки в воду, прямо в ведро с водой, — совершается чудо. В один из дней, спустя примерно неделю, веточки вспыхивали нежно-лиловыми цветами. Из почек на прутиках высвобождались маленькие коричнево-бордовые и словно бы покрытые лаком листочки. Тогда сквозь цветы багульника он видел белые сады цветущих по весне абрикосов. Ему чудилось гудение пчел среди веток, звон жаворонка в вышине, зовущий пахарей в поле, мельтешение красных весенних бабочек. Об этих садах он рассказывал Дуняшиным детям. Гена и Таня, два маленьких существа со слегка приплюснутыми носиками, были наделены природным умом, сообразительностью; они слушали его разинув рты. В лесу они играли в прятки, бегали, кувыркались в снегу. Под снегом можно было найти ягоды брусники, которые, замерзнув, становились еще вкусней. Дети угощали его брусникой, он не хотел, но отказаться было нельзя: возьмешь у Гены — обижается Таня: мол, что, мои не такие вкусные? Возьмешь у Тани — тут же протягивает ягоды Гена.

Чтобы примирить их, он начинал с ними бороться. Этого-то они и ждали. Раскрасневшиеся, потные, барахтались в снегу, хохоча и визжа. Пушистые белочки, прыгая с ветки на ветку, смотрели на них, словно и им хотелось вступить в игру. Ребята пытались приманить их крошками и орешками, но зверьки были осторожны: чуть двинешь рукой в их сторону — вмиг окажутся на вершине сосны.