Обрести себя

В глубине комнаты на старинной лавке возвышаются три груды вещей — приданое. Самая высокая кипа принадлежит Виктории. Она поднимается год от года — то новый ковер ложится сверху, то дорожка, то еще что-нибудь. Скоро до потолка дойдет ворох ее добра. Счастье тому, за кого выйдет замуж Виктория. Бедная мать так старается. А может быть, приданое так и останется неразвернутым? Неужели эти вещи так и не украсят ничей дом? Между прочим, уже второй раз собирает Мадалина эту часть приданого. Первую Виктория уступила Жене. Сама, добровольно, никто ее не неволил. Вроде и не любит Виктория сестру, а уступила. Что ни говори, доброе сердце у нее. Не жадная, не гонится за тряпками, как другие. В прошлом году, когда сдали табак, Мадалина купила ей одеяло на лебяжьем пуху. А под Новый год, когда ударили морозы, Виктория вытащила одеяло и отдала отцу — он спит в смежной комнате, печка с той стороны не очень греет. Восемьдесят рублей платила Мадалина за это одеяло. Думала, счастье оно принесет дочке. А тут вон как обернулось. Но смолчала Мадалина. Понадобится — еще купить можно. Не переведутся же они в магазинах.

Куча приданого Иляны меньше и бедней. Несколько подушек, покрывала, половики, мешковина. Когда мать прибавляет что-нибудь к ее приданому, Иляна смеется:

— Ну и забор ты городишь!

— Горожу.

— С приданым только уродины замуж выходят. Вот как ты обо мне думаешь!

— Лишняя вещь еще никому не повредила.

— Сейчас не то что было.

— Много вы знаете! Если мать заводит, значит, нужно.

Арион согласен с мнением Мадалины. Что ни говори, а приданое не помешает детям, когда пойдут в свой дом. Так что Иляна зря умничает. И опять Арион вспомнил про лесника. Наверное, померещилось старику. Кошачьи глаза нужны, чтобы ночью отличить куст от человека. И окно могло скрипнуть от ветра. А то, что сын Каланчи стал часто кланяться ему, тоже понятно: молод еще, почитает старших. С другими тоже, наверное, раскланивается. Ведь отпрыску семейства Каланчи трудно завоевать расположение односельчан…

— Что такое, отец?

От неожиданности Арион чуть не прикусил язык. Перед ним светились голубые глаза Иляны, словно два полевых цветка. Сейчас она их открыла или раньше, когда он стоял в раздумье? Немного растерянно сказал:

— Не слышите — петухи? Буди Анку.

Иляна мигом вскочила, подошла к ее постели, наклонилась и прокричала:

— Ку-ка-ре-ку! Вставайте, сударыня!

Анка что-то неразборчиво промямлила и засунула голову под подушку. Подниматься по утрам было для нее сущей пыткой. Всю душу вымотает из тебя, пока встанет. Отцу даже не по себе становится, когда он видит, как она кривится и потягивается. Иногда она засыпает снова, уже надев наполовину платье. Ничего ей не нужно — дайте только поспать. Она была готова не ложиться совсем, когда вечером представляла утренние мучения. Иляна, не раз уже будившая сестру, поднесла к ее уху отчаянно звенящий будильник. Но Анка так оттолкнула ее локтем, что та чуть не свалилась:

— Иди к черту!

— День уже, вставай, — не отставала Иляна.

— Хм, гм…

— Отец пришел будить, слышишь?

— Сейчас.

Шум разбудил Викторию. Она быстро оценила обстановку и посоветовала:

— Возьми кружку воды и облей ее.

Иляна попыталась вырвать у Анки подушку.

Через четверть часа сестры уже сидели за низеньким круглым столом на трех ножках. На нем дымилась миска с борщом и сковородка с яичницей. В любую рань перед работой в поле они обычно завтракали дома. Так было заведено. И матери не нужно было тащиться в поле с черепками. Четыре легкие алюминиевые ложки и одна тяжелая деревянная лежали вокруг миски, готовые выполнить свою утреннюю службу.

— Опять борщ, — сморщилась младшая, блуждая ложкой по дну миски, будто надеясь найти там нечто ценное.

— Может, хочешь жареную курочку? — с издевкой спросила Виктория.

— Хочу, — с вызовом ответила Анка.

— А жареные мечты не пробовала?

— Ешь сама.

— Ничего, Анка, вот выйдешь замуж, тогда будешь готовить, что душа пожелает, — пошутила Иляна.

Ее ложка задавала тон в утренней трапезе.

Анка не утихомирилась. Сон уже прошел, и разыгрался интерес к болтовне.

— Ну и сварю что захочу. Увидите.

Иляна прыснула:

— Смотри, Черчел услышит.

Это был злой намек. Однажды Анке довелось испечь оладьи, так они получились такие «вкусные», что ими пришлось накормить собаку. Черчел, здоровенный пес, растянувшийся на пороге, услышав свою кличку, поднял голову.