Обрести себя

Арион застыл, не зная, что предпринять. До сих пор в душе таилась слабая надежда, что все это сплетня, брехня, что Иляна убедительно развеет эти слухи. И вдруг — на тебе. Сама подтвердила. И это ошеломило его, словно дубинкой стукнули по темени. Вначале думал: может, дочь разыгрывает их, есть у нее привычка обвести их вокруг пальца, а потом посмеяться. Но сегодня не походило на игру. Раздраженный голос жены призывал его принять какое-нибудь решение, причем сейчас же, без промедления. Суровый, тяжелый, он поднялся, отодвинул ногой стул, на котором сидел, и приказал Иляне:

— Встань!

Чуть заметная ироническая улыбка пробежала по ее лицу.

— Это еще для чего?

— Встань, сказал.

— Зачем?

Иляна машинально сделала движение рукой, будто хотела отмахнуться от назойливой мухи. И этот ее легкомысленный жест вывел Ариона из себя. Теряя над собой контроль, он закричал:

— Встань, сука, когда отец говорит!

Тяжелая рука описала дугу и опустилась на улыбающееся девичье лицо.

Арион ударил и сам испугался. С тех пор как дети подросли, он ни разу не бил их. Да и когда маленькими были, тоже не бил, разве в шутку иногда шлепал. И теперешний удар пришелся больше по нему самому. Хотел замахнуться еще раз, но силы оставили его.

— Если когда-нибудь увижу с ним вместе — убью. Слышишь? Убью и добровольно пойду на каторгу. — Арион устало опустился на стул.

Свинцовая тишина нависла над трехногим столиком. Будто мертвец, а не мамалыга, лежал на нем. Никто не осмеливался поднять глаза и взглянуть друг на друга. Всем стало стыдно. Викторица попробовала проглотить еще несколько ложек борща, но еда становилась поперек горла, аппетит пропал. Глаза Иляны увлажнились, как цветы цикория от росы. Но она тряхнула головой и дрожащим голосом сказала:

— Если ударит отец, здоровей будешь. Пошли в поле, а то рассада вянет.

На пороге она остановилась и нарочно громко спросила:

— Посадку откуда начинать — с дороги или со стороны долины?

— С долины, — отозвался Арион, как далекое эхо.

За столиком остались они одни с Мадалиной. Нетронутая яичница стыла в тарелке. Петухи умолкли. Кто-то из девушек выпустил кур из закута, и было слышно, как те закудахтали возле завалинки, где были рассыпаны кукурузные зерна. Вишня возле окна стряхивала свой нарядный белый цвет.

— Вот как с дочками, Мадалина, — вымолвил после долгого молчания Арион, словно очнувшись.

Отломил кусок мамалыги и пошел кормить Черчела. Собаки на дворе не было. «Пошел с ними», — догадался Арион. Он чувствовал себя будто обворованным. Заныла рука — та, которой ударил. А может, это просто показалось. Хорошо бы встретить кого-нибудь, чтобы переброситься словцом. С Мадалиной сейчас не заговоришь. Пусть лучше отмолчится.

— Если ударил отец, здоровей будешь, черти полосатые, — бормотал он сердито, спускаясь по ступенькам.

Семейные неурядицы изнуряли его больше, чем работа в поле. Он был бессилен распутать семейные узлы, и ощущение беспомощности все больше овладевало им. Мучила совесть, что в горячке ударил Иляну. С другой стороны, ругал себя, что всю жизнь был мягок с детьми и они выросли не такими, какими хотелось бы их видеть. А теперь поздно, ничего не изменишь. Да, не ожидал он подобного, в особенности от Иляны. Связаться с сыном Каланчи — это значило плюнуть в лицо всей деревне, пустить по ветру доброе имя, ради которого трудились и старались родители, проливая реки пота, собирая такое приданое. Это имя честного человека и трудяги. Человек несколько старомодных взглядов, Арион все же доверял дочерям выбор жениха, не вмешивался в это щекотливое дело, предоставлял им полную свободу. Только сейчас он понял, как глупо поступал. Все девушки одинаковы. Если не приструнить их вовремя, то не жди добра. Любой пройдоха вскружит им голову как захочет. Сладкое словечко, несколько двусмысленных вздохов — и любовь готова. А кроме любви, их ничто не печалит. Если сегодня он вернется с поля рано, надо будет потолковать с ними не спеша, спокойно, без тумаков и шума. Им попросту нужно открыть глаза.

— Чего так поздно, сосед?

Около перелаза остановился Еремия Буздуган, бывший когда-то председателем колхоза. Он шел за водой и не захотел переходить Ариону дорогу с пустым ведром — примета всем известная: не повезет. А Еремия соблюдает старинные законы.

— Приласкал и я немного жену, — пошутил Арион с кислой миной.

День занимался уже вовсю, и Ариону было не по себе оттого, что солнце застало его дома. Еремия лукаво улыбнулся:

— Еще находишь силенки?

Несмотря на огорчение, Арион постарался ответить ему в тон:

— К соседям за помощью не обращаюсь.

— А я уже не могу, — пожаловался Еремия.

Зная его как известного бабника, Арион шутливо упрекнул:

— На глазах врет и даже не краснеет.

— Провалиться мне на месте, если говорю неправду. Иногда неделями не прикасаюсь к жене.

— К чужой?

— К своей тоже.

— Значит, старость примеряется к тебе.

— Не знаю, мой дед женился на молоденькой, когда ему семьдесят два стукнуло. Трех ребятишек сделал ей да еще к другим захаживал. А мне что, только за пятьдесят перевалило.