Обрести себя

Илиеш вышел посмотреть. Склады были закрыты, аллеи пустынны. Снизу, от конюшни, поднимался густой черный дым. Вероятно, за сэмэшканским лесом, что начинался возле станции, снова что-то горело. Последнее время там часто полыхали пожары. Их дым делал ночи еще темней. По парку, так образцово ухоженному, свободно бродили лошади. Илиеш побежал к конюшне, чтобы сказать об этом Тимофте, но на половине дороги остановился. Сквозь ветви старых шелковиц, там, где кончался парк, поднимались языки пламени. Под мартовским ветром пламя металось, судорожно подпрыгивало, его языки, как оборотни, охватывали здание фабрики со всех сторон. Понятно — подожгли!

Илиеш бросился к Никите, но дверь оказалась запертой. Зато двери квартиры Руги были распахнуты настежь. Что-то толкнуло Илиеша заглянуть туда. Хаос, беспорядок. На полу валялись сапожная щетка да несколько грязных воротничков — все, что осталось от великой власти Руги и Вэкэреску. Очевидно, они скрылись, пока Илиеш возился в медпункте. Только ему не верилось, он боялся, что все происходящее — новая шутка троицы. Неужели все разбежались? Не может быть, ведь кто-то же должен остаться. Илиеш опять бросился к конюшне.

Над садом полыхало зарево. Гигантское пламя дико плясало там, где возвышалась фабрика. Заснеженные деревья, озаренные пламенем, казалось, зацвели, огонь облизывал их, и они мгновенно чернели. Пожар жадно пожирал этаж за этажом, руша стены. Вот уже видны прессы, находящиеся внутри, они зловеще скалят свои раскаленные зубы.

Горит фабрика, горит до самого основания старый мир с его злом и несправедливостью. Эта ночь тревоги и бессонницы — предвестник хорошего.

Горсточка людей, среди которых Илиеш узнал Никиту и Тимофте, носила снег и воду, обливала крыши соседних складов. Ведь там табак, труд тех, кто навечно связан с этой землей. Один из рабочих прокричал что-то на ухо Илиешу, указывая на бочку из-под медного купороса, стоявшую в саду с прошлого года. Илиеш, не поняв, пожал плечами. Рабочий потянул его за собой, и через минуту они вдвоем, напрягшись изо всех сил, взвалили бочку на повозку. Илиеш стал подвозить в ней воду.

Началась метель. Но люди, полураздетые, чуть ли не в одном нижнем белье, растягивали мокрые полотнища брезента на крышах складов, срубали ближние деревья, рыли канавы, чтобы преградить путь огню, который рвался на простор.

Весь в саже, забрызганный грязью и медным купоросом, Илиеш работал вместе со всеми до самого утра. Лишь на рассвете он мертвецки уснул на охапке соломы в фаэтоне бывшего начальника.

Был уже март, но весна запаздывала. Метель, начавшаяся ночью, усилилась. А пожар утихомирился. Дымились лишь головешки на развалинах. От гордого шестиэтажного здания остались только полуразрушенные стены — черные, угрюмые, как монахи. Склады же, полные табака, были спасены.

Со стороны вокзала доносился гул канонады. Работницы разбежались. На фабрике осталась лишь горстка рабочих, и среди них Илиеш.

Несколько дней прошло в напряженном ожидании. На этот раз освобождению не сопутствовали цветы, песни и солнце.

…Еще бесилась Евдоха[6], которая, судя по древним поверьям, стряхивала последний снег со своего полушубка, встречая весну. Под сугробами уже прела потеплевшая земля, распускались подснежники, лаская взор солдата, которому, может, суждено пасть в этой борьбе за освобождение. Еще один солнечный день, и подснежники расцветут во всей своей прелести.

В груди у Илиеша зрели желания, просыпались давно заглохшие мечты. Немецкие войска уже ушли. Утих гром орудий, что доносился со стороны вокзала. Только на полянке с акациями, вблизи фабрики, еще временами лаял, как упрямый цепной пес, немецкий пулемет. Укрытый деревьями, он простреливал все шоссе. Илиеш попытался было разглядеть сквозь забор немецкого пулеметчика, но ничего не смог различить. И все же ему казалось, что он знает его, знает, как он выглядит. Ведь столько раз встречались! Это он бросил бомбу, которая покалечила Иона, это он повел Риву на смерть, это он поднял ночью Иона и дедушку и увел их бог знает куда. А теперь хочет преградить путь весне. Ненасытное чудовище!

Что, если тихонько подобраться и навсегда заткнуть ему рот? Это желание заполняло Илиеша. Он не хотел больше быть Муцунаке, как прозвал его Руга. Сердце рвалось совершить подвиг. Как ему будут завидовать сверстники!..

— Чего ты таращишься? Хочешь заработать пулю?

Илиеш вздрогнул. Рядом стоял Никита — тяжелый, сумрачный, с большими, потрескавшимися от мороза и работы руками. Он обшаривал глазами соседнюю рощицу.

— Дядя Никита, — лихорадочно заговорил Илиеш, — если я…

— Иди в конюшню. Весь заиндевел, вояка.

— А вы?

— Я хочу поставить силки на зайцев. А то эти дьяволы грызут деревья.