Обрести себя

Позже он заметил, что улыбка, постоянно освещавшая ее лицо, стала совсем другой. Под глазами собралась сетка морщин, которые лучами тянулись к вискам.

Они пошли в парк, туда, где несколько часов назад он сидел в одиночестве.

Трава казалась сырой от вечерней прохлады. Лимпиада села у подножия карликовой яблони, которая распростерла свои ветви над самой землей. Пахло свежескошенным сеном. Над ними, вырываясь из окон клуба, неслась стая чудесных звуков. Лимпиада хотела сказать что-то, но вместо этого, чуть вытянув шею, склонила голову к плечу и долго напряженно вслушивалась.

— Это играет наш директор, — похвастался Илиеш.

Она не ответила. Ее тяжелые веки, как две ставни, прикрыли глаза. Она будто уснула. Трепещущая в воздухе мелодия была горька, как напиток из корней лопуха или полыни. На лицо Лимпиады легла тень старости. Илиеш с удивлением глядел на нее. На миг ему почудилось, что это не она — какая-то высохшая, с глубокими складками в уголках губ.

— Крестная! — застенчиво позвал он.

— Слушай, Илиеш, — посоветовала она, кивнув головой в сторону клуба. И тут мелодия оживилась, приобрела танцевальный ритм. Скорбные тени постепенно растаяли на лице Лимпиады. Теперь Илиеш снова увидел прежнюю крестную.

— Не тоскуешь по дому, Илиеш?

— Еще как!

— И я тосковала. А вот приехала и не нахожу себе места. Мать пишет тебе?

— Писала, но с той поры, как тут установился фронт…

— А-а. А я и забыла. — Она сделала паузу, вдохнула свежий воздух. — Живем, значит, Илиеш?

— Живем.

— И то хорошо. Другие, бедняги…

Стеснение, которое вначале напало на них, постепенно улетучивалось. Они стали рассказывать друг другу все пережитое и виденное за эти годы.

Она уезжала далеко, в глубину России, работала в колхозе за Волгой.

— Теперь мы организуем колхоз у нас… От Волги до наших мест все разрушено, сожжено.

Стемнело. В темноте легче было выкладывать все, что у тебя на сердце…

— Крестная, — спросил, Илиеш, — ты знаешь, что Ион калека?

— Знаю, — ответила она, думая о чем-то другом. — Плохие вести быстро летят. Я узнала это еще до того, как вошла в хату.

— Дедушка отрезал ему ногу.

— Знаю, — произнесла она. Голос у нее дрожал.

Илиеш попытался увидеть ее глаза: плачет она или нет. Но она отвернулась, сделав вид, что смотрит в темноту.

И тут на какую-то минуту Илиеш превратился из ребенка в мужчину, прошедшего немалые испытания. Крестная предстала перед ним вдруг в облике страдающей матери, которая изливает ему свое горе. Он почувствовал, что должен что-то сказать ей, утешить. Сейчас она была слабей его, и ее слезы переворачивали всю его душу… Она пришла издалека, не жалея разбитых ног, чтобы увидеть его, Илиеша, узнать, что с ним. А ведь он о ней почти не думал и теперь не мог найти слов утешения. Хотелось положить ей руку на плечо, но он не осмелился. Умиленный, полный любви к ней, он взял ее руку и прижал к своему лицу. У нее были жесткие, твердые ладони.

Из клуба неслась горячая, ласкающая мелодия. В траве гудел шмель. На горизонте полыхали зарницы. Из-за олишканского леса поднималась большая и ленивая туча. Было слышно, как повар Миша мыл на кухне посуду.

— Я не плачу, — после паузы сказала Лимпиада. — Гляжу на звезды, давно их не видела.

На другой день они распрощались с фабрикой и вернулись в Валурены, куда звали их родной очаг и родная земля.

Но еще не раз призраки прошлого преследовали Илиеша, приходя ночами и тревожа его.

Село — деревня моего детства, — чем ты согрешило, что враги так изуродовали твой облик! Разве не довольно тебе бед, что ты перенесло со дня твоего зарождения? Почему же война разрушила и те несколько хатенок, которые оставались? Кому ты не понравилось, село? И как нашла тебя война в твоем тайнике среди холмов? Ведь ты даже не было отмечено на карте, село!

Илиеш сидел на подоконнике в школе и мысленно перебирал все стежки-дорожки Валурен. Ночью они красивей. Ночь сглаживает все ухабы. Днем же Валурены имеют жалкий вид. Верхняя часть полностью разрушена. Виноградники и сады истоптаны, изуродованы. Что поделаешь — война. Склон Чертова кургана изрыт рядами глубоких траншей. На самой вершине чернеет множество свежих холмиков. Словно гигантский крот прошелся по всему кургану, оставив за собой ряды земляных кучек. Это — новое кладбище, место успокоения тех, кто пожертвовал своей жизнью ради того, чтоб Илиеш вернулся домой. Их похоронили на самом высоком месте, чтобы дожди не смыли могильных холмиков, чтобы над ними вечно щебетали птицы и шелестела листва деревьев.

Уходя в поле и возвращаясь домой, валуряне на минутку останавливаются у этого клочка земли. Иной подумает, другой прошепчет: «Да будет вам земля пухом!» Когда в село присылают извещение, что еще один плуг остался сиротой, мать погибшего приходит и делится с этими немыми холмиками своим горем. А девушки приносят сюда цветы и украшают ими могилы, чтобы они не были такими черными и печальными.