Обрести себя

Часы Чулики показали девять. Нужно ехать на вокзал, но он не решался уехать один — боялся слез Ангелины. Он не переносит слез и должен беречь слабые нервы. Зачем делать себе плохо? В конце концов, и через полчаса можно поехать на вокзал, только бы пришел этот висельник, из-за которого он должен трепать свои нервы. По дорожке шла Лимпиада. Ангелина бросилась ей навстречу:

— Нет его?

— Нет.

— Кто-нибудь видел его? Не спрашивала?

— Никто ничего не знает. Те, кто был на посиделках, говорят, что он вышел вместе с ними.

Глаза Ангелины стали влажными, скатилось две слезинки. Забеспокоилась и Лимпиада. До сих пор Илиеш не делал никогда ничего подобного. Правда, уходя по вечерам, иногда задерживался допоздна. Но чтобы уйти на всю ночь!..

Из сада выбежало несколько перепуганных кур. Лимпиада повернулась посмотреть, кто их согнал, да так и застыла. За погребом возле хаты стоял Илиеш. На плече висел старый пиджак, волосы были расчесаны и заботливо уложены волнами. Сам он так никогда не причесывался.

— Кого вы оплакиваете? — спросил он.

Лимпиада легонько пожурила:

— И не стыдно тебе? Хоть сказал бы, что запоздаешь.

Чулика вскочил. Тяжело, неторопливо поднялась со скамейки Ангелина. Гнев вытеснил из нее всю боль. Ей казалось, что Илиеш нарочно разыграл эту комедию, чтобы испытать ее материнские чувства, еще раз досадить ей.

— Чтоб ты сгорел, непутевый! — начала она, чтобы остудить свое сердце.

— Мы ждем тебя целых два часа, — заговорил Чулика, стараясь сохранить спокойствие. — Живее одевайся. На. — Он небрежно бросил ему ботинки.

Илиеш с сожалением посмотрел на них. Хорошие! Дал бы он их ему вчера, было бы чем похвастаться в селе, в школе. Сегодня в них нет надобности.

— Умойся и быстрее одевайся, даю тебе на это пять минут, — распорядился Чулика.

Илиеш перевел, взгляд с ботинок на Чулику. Гм… пять минут. Не очень-то щедро. А может быть, он хочет тысячу, миллион, сто миллионов минут! Он хочет столько, сколько нужно ему, а не Чулике, который вздумал выдавать ему порциями по пять минут. Илиеш еще раз с сожалением поглядел на привезенный подарок. Таких ботинок у него еще не было. Мягкая кожа пахла как-то особенно, так что щекотало в носу, соблазняла их обуть. Чтобы отомстить ботинкам как-нибудь, он пнул их ногой и отбросил. Чулика испустил страдальческий крик и бросился за ними. Ангелина торопливо перекрестилась:

— Господи, за что ты наказал меня таким ребенком?

— Не сердись, мама, но я не поеду, — твердо сказал Илиеш.

— Лимпиада, это она настроила его, — прошипела Евлампия.

— Я потратил столько денег, — забормотал Чулика, — хотел, чтоб было хорошо… — Он нежно обтер руками ботинки, не поцарапались ли, и заботливо положил в кошелку.

Илиеша душил смех. Он пнул их неожиданно для самого себя. Может быть, для того, чтобы посмотреть, как бросится за ними Чулика, — очень уж это забавно. Чтобы не оскорблять всех своим, казалось бы, беспричинным весельем, он обернулся к Лимпиаде:

— Крестная, нет ли у тебя граблей? Я подберу сухие листья в саду.

— Вырастили вы змею, — сквозь зубы сказала Лимпиаде Евлампия, направляясь к воротам.

Ангелина еще раз оглядела с дороги хату Лимпиады. У нее болело сердце, сильно болело.

— Может быть, оставить ему ботинки? — грустно сказала она.

Чулика с сочувствием посмотрел на нее и протянул ей кошелку. Ангелина лихорадочно схватила ее и поспешила отнести ботинки тому, для кого они были куплены.

— Все матери сумасшедшие, — еще раз заметил Чулика.

Илиеш был едва виден среди деревьев. Он сгребал листья как настоящий хозяин; широкая улыбка освещала его лицо. Своим материнским сердцем Ангелина вдруг почувствовала, что в этот момент его мысли далеко от нее. Болезненная ревность сдавила ей грудь. Несколько секунд она смотрела на него и, не сдержавшись, позвала:

— Илиеш!

Он остановился, удивленный, недоумевающий.

— Илиеш, я принесла тебе ботинки…

— Хорошо, оставь их у погреба.

Ангелина поставила их там, где велел сын, и подошла к нему с пустыми руками. Илиеш оперся подбородком о грабли и молчал. Ему было жаль мать, но он не мог поступить иначе. Хоть бы она ушла поскорей, иначе он не выдержит до конца.

— Илиеш, ты сердишься на меня?

— Нет.

— Значит, остаешься?

— Остаюсь.

— Ты думаешь, так будет лучше?

— Уверен.

— Смотри не болей. Счастливо оставаться.

— Будь здорова, мама. — Ему хотелось поцеловать ее, но удерживала та же застенчивость, которая постоянно охватывала его, когда речь шла о ласках. Он не привык к нежностям и стоял как деревянный, словно боясь, чтобы уходящее не вернулось снова.

Конец осени был теплый. Так часто бывает в Молдавии. Казалось, вернулось лето. После недели ненастья снова выглянуло солнце, стало хорошо. Перед хатой Лимпиады взошла зеленая, густая, как щетка, трава. На вершине акации распустилось несколько белых цветков, в воздухе жужжали шмели, осы. Желтые, красные, зеленые и золотые листья украшали деревья. Осень не жалела красок, щедро дарила их, создавая картины редкой красоты, какие не под силу никакому художнику.