Обретение надежды

Николай Александрович потянулся за портсигаром. Где ты ее будешь искать? У нее — сто дорог, у тебя — одна. Позвонить в институт, может, помчалась туда? Зря не поговорил с ней днем по телефону, успокоил бы. Обязательно следовало поговорить.

За окном прошелестела колесами машина, глухо хлопнула дверца. Вересов отдернул штору и выглянул. Оттого что в комнате было светло, темень за окном казалась особенно густой и непроницаемой. Вместо машины он увидел среди книжных полок себя. Изображение двоилось, как в телевизоре с ненастроенной антенной, но он отчетливо увидел жесткий ежик над круглым лбом, тонкую ниточку шрама на щеке, тяжелый подбородок.

Вошла Таня. Николай Александрович сразу заметил, как изменилась дочь со вчерашнего дня. Там, на даче, Таня была свежей и румяной, словно умылась криничной водой, теперь лицо у нее было серым и усталым, и тускло блестели запавшие глаза.

— Что с ним, папа? Почему ты мне ничего не сказал?

Она сделала несколько запинающихся шагов по ковру и села в кресло у стола. Николай Александрович опустил штору и отошел от подоконника.

— А что я тебе мог сказать? Мы еще сами ничего не знаем. Только предположения, а предположения в нашем деле…

— Таня, — перебила его Ольга Михайловна. — Танечка, где ты была? Мы так переволновались.

Таня даже не обернулась на ее голос.

— У него… меланома?

— Заглянула в справочник? Не надо этого делать.

— Папа…

Он подошел, взял ее руки в свои. Пальцы у Тани были холодные и вздрагивали от возбуждения.

— Танечка, я действительно пока почти ничего не могу тебе сказать. Необходимо провести целую серию исследований, они потребуют времени. Виктору придется полежать у нас. Сколько? Не знаю. Месяца два, три.

— Так долго? — у Тани задрожали губы. — А как же… Как же наша свадьба?

— Со свадьбой придется обождать, — сказала Ольга Михайловна. — Какая разница, Танечка, — месяцем раньше, месяцем позже. Ты еще молода, успеется.

Таня сняла очки, и выражение лица у нее стало беспомощное и растерянное, как у ребенка. У Николая Александровича запершило в горле.

— Вы что-то скрываете от меня. Вы что-то скрываете от меня, и это бесчестно! Поймите, я люблю его, вы не имеете права ничего от меня скрывать.

— Но, Таня… — сказала Ольга Михайловна.

— Мама, оставь. Я не маленькая, не смей так со мной разговаривать.

Никем не замеченная, в кабинет проскользнула Наташа, забилась в уголок на тахту. Глаза у нее блестели от любопытства.

— Тебе надо принять бром и снотворное и лечь в постель. — Николай Александрович снова потянулся за портсигаром, но кольнуло сердце, и он опустил руку: надо меньше курить.

— Я хочу быть там… возле него.

— Хорошо, — устало согласился он. — Завтра я скажу, чтобы тебе выписали постоянный пропуск. Как только закончатся исследования с препаратом радиоактивного фосфора, ты сможешь у него бывать.

— Нет, ты меня не понял. Я хочу быть там все время. Возьми меня в санитарки.

— Ты с ума сошла, — сказала Ольга Михайловна. — А университет?

— Успеется. Возьмешь?

— Ты говоришь глупости. Успокойся.

— Я спокойна, как пирамида Хеопса. Значит, решено, утром я еду оформляться. Там нужны какие-нибудь документы? Чего ты молчишь? Ты не откажешь мне, ты же все время жаловался, что не хватает санитарок. Слышишь, папа?

— Не кричи, слышу. — Хотелось курить, но сердце разгулялось не на шутку, и он решил перетерпеть. — Мама права — это глупо. Работая санитаркой, ты будешь с ним гораздо меньше, чем приезжая в институт после занятий. У нас санитарки не развлекаются с кавалерами, а работают от утра до ночи, вот почему их не хватает. И если ты решишь…

— Я уже все решила.

— Тогда ты должна знать совершенно точно: никаких поблажек тебе не будет. Ни-ка-ких! С тебя будут требовать даже больше, чем с других, уж я об этом позабочусь.

— Спасибо, — сказала Таня. — Ты — человек, папа, я это всегда знала.

— О чем вы говорите! — крикнула Ольга Михайловна и стала между дочерью и мужем, словно хотела собою разорвать ниточку, связавшую их. — О чем вы говорите, два идиота, почему вы не спросите меня, почему вы не слушаете меня! Я ведь твоя жена и твоя мать, почему вы все решаете без меня, почему вы обращаетесь со мной, как с половой тряпкой! Я слышать не хочу этот бред, я вам не позволю… Ты завтра пойдешь на занятия, как всегда, только на занятия, и никуда больше. Пожалуйста, в свободное время можешь ездить в институт; уверяю, тебе это быстро надоест. Зачем тебе надевать на себя такой хомут?! Ты молода, вас еще ничто не связывает…

— Мама, замолчи!