Обретение надежды

— Нет, не замолчу. Не затыкай мне рот, я тебя слушала, изволь выслушать меня. Я понимаю, теперь ты готова пойти за ним хоть на костер. Ты упиваешься собственным благородством и великодушием: ах, как я его люблю! Нет такой жертвы, которую я ему не принесла бы! А ты знаешь, что такое быть в клинике санитаркой, ты, чистоплюйка, неженка, бледнеющая от вида крови из порезанного пальца. А я знаю. Это — мыть полы и туалеты, выносить за больными судна и вытирать чужую блевотину… что ты об этом знаешь? Иди, иди, зачем я, дура, расстраиваюсь! Ты сбежишь оттуда через час, вся вздорная романтика, которой ты напичкана по самые уши, выветрится из тебя в первой же загаженной уборной.

— Вот и прекрасно. — Таня поджала под себя ноги и съежилась, ее знобило. — Значит, нам вообще не о чем спорить. Кстати, вот еще что: я выйду за него замуж. На Октябрьские праздники, как это и было решено. Ты это устроишь, отец? Думаю, это будет не очень сложно устроить.

Ольга Михайловна всплеснула руками.

— Устрой, устрой ей это, отец! Чего ж ты молчишь? Устрой…

— Погоди. — Николай Александрович встал и набросил Тане на плечи свой пиджак. — Ох, дочка, пожалуй, для одного вечера многовато. Мы с мамой тоже люди, нас иногда и пожалеть не грех.

— Она пожалеет! У нее такой же камень вместо сердца, как и у тебя.

— Мама! — Наташа дернула мать за рукав. — Успокойся, мама…

Таня закуталась в пиджак.

— Я хочу, чтобы мы больше к этому не возвращались.

— Ты совсем потеряла голову, — сказала Ольга Михайловна. — Пойми, он тяжело и опасно болен. Он может выйти из больницы инвалидом, и это еще не самое худшее…

— Как ты жестока, — сказала Таня. — Я никогда не думала, что ты так жестока. Зачем ты это говоришь?

— Затем, что ты моя дочь. Затем, что я выносила тебя под сердцем и хочу, чтобы ты была счастлива. Врачи тоже кажутся жестокими, когда ампутируют руку или ногу, но эта жестокость милосердна, она спасает. Я тоже хочу тебя спасти. От идиотского поступка, который исковеркает всю твою жизнь.

— Папа вылечит его. — Таня подняла голову и посмотрела Николаю Александровичу в глаза. — Ты вылечишь его, папочка, милый… Я понимаю, мама запугивает меня, но ты…

Вересов вспомнил глухой голос Гаевского и отвернулся.

— Могу тебе обещать только одно — мы сделаем все.

— Сделаете… Да, конечно, сделаете! Ты же профессор, доктор медицинских наук… ты должен сделать. Он будет жить! Если ты его не спасешь — тогда зачем ты? Зачем ты со всеми своими проклятыми трудами, со всеми своими проклятыми книгами, со всем своим проклятым институтом! Зачем ты и вся твоя жизнь, и все твои ученики, и вся ваша кичливость — зачем?

Непослушными пальцами Николай Александрович нащупал в кармане валидол, отвернулся, положил под язык таблетку. Танины слова хлестали его, как пощечины. Ну, что ей объяснять, ослепленной первым в своей жизни горем, девчонке. Что ей говорить о десятках тысяч спасенных, о каторжном и героическом труде онкологов, о трудных путях познания — ничего она сейчас не поймет. Своя беда разрослась в ней, как опухоль, заслонив весь мир, что ей мир, ей никого не нужно, кроме этого красивого мальчика, он — ее мир, зачем ты, если не можешь заслонить его от болезни?! Зачем ты?.. Все, кого ты вылечил, хорошо знают, зачем ты, но те, другие, их близкие, родственники, — не знают и знать не хотят. Да, профессор, да, доктор наук, но ведь не слесарь-ремонтник с полным набором взаимозаменяющихся запасных частей, не волшебник из детских сказок с неисчерпаемым резервуаром живой воды. Зачем ты? Затем, чтобы искать. Ошибаться, мучиться, терпеть поражения, побеждать, идти дальше. Своя болячка… Может, это и хорошо, что ты пойдешь в санитарки. Жизни понюхаешь. Нет, своя болячка болеть не перестанет, но откроются глаза и на чужие. Добрее станешь. Вон ведь мать назвала жестокой, а сама…

Наташа подошла, обняла сестру, прижалась щекой к щеке, заплакала, слизывая слезы острым язычком. Ольга Михайловна плеснула себе из кувшина воды, кувшин тоненько звякнул о стакан. Николай Александрович сделал знак: хватит, довольно, но этим словно подстегнул ее.

— Ты книжная дура, — сказала она. — Я никогда не предполагала, что у меня такая наивная и слепая дочь. Он не женится на тебе. Я открою ему на все глаза, и он не примет от тебя такой жертвы.

Таня встала, бросила пиджак на кресло.

— Если ты скажешь ему хоть слово… хоть одно слово… я буду ненавидеть тебя всю жизнь. Я уйду в общежитие, но рядом с тобой не буду ни одной минуты. Наташа, принеси мне будильник. Спокойной ночи.

Она сделала несколько шагов, пошатнулась и осела на ковер.

Глава двадцать восьмая

1

Таиса Сергеевна, старшая сестра радиохирургии, познакомила Таню с ее новыми обязанностями. Обязанности были несложные: мыть, убирать, чистить, протирать пыль. Таня получила ведро, щетку, тряпку, надела до желтизны застиранный халат, повязала волосы косынкой и приступила к работе.