Обретение надежды

Липень сидел за тумбочкой и рисовал цветными карандашами зайцев. Длинноухих зайцев с ужасно милыми и глупыми мордами и кошачьими усами, красных, синих, зеленых; он дарил этих зайцев своей пятилетней правнучке, и девчушка визжала от удовольствия, словно они настоящие. Жихарев валялся на койке, крутил ручку «Спидолы»; приемник что-то бормотал голосом Робертино Лоретти; песня была сладкая, до приторности, но Жихареву она нравилась. Виктора не было: с тех пор, как в радиохирургии появилась новая санитарка, он приходил в палату перед самым отбоем, с опухшими губами, и торопливо нырял в постель, чтобы не отвечать на добродушные подначки Липеня. На подоконнике валялась «Семья Тибо», за неделю Дмитрий не прочел и десяти страниц. Ему вдруг показалось, что он живет в этой палате уже давно, что все это стало частицей его самого.

— Розалия Моисеевна и Ася тебе кланяются, — сказал Яков Ефимович. — Они пекут, сооружают, изготавливают… я даже не знаю подходящего слова, какой-то идиотский торт по фамилии «Наполеон». Вот участь всех великих: обязательно прилепят к твоей фамилии какую-нибудь гадость. Ты себе можешь представить коктейль «Эйнштейн»? А я могу. Наверно, это будет что-то относительное, без единого грамма спиртного. — Он рассеянно полистал книгу. — Светлана сегодня приходила?

— Приходила. И ребята из редакции. У меня здесь бывает народу, как на ярмарке.

— Она мне нравится. Я очень жалею, что не познакомился с нею раньше. Мы как-то неправильно живем. Замыкаемся в своей скорлупе, торчим у телевизоров, встречаемся только по большим праздникам. А я отдал бы любой праздник за вечер у костра втроем: ты, я, Андрей.

Дмитрий требовательно взял Якова Ефимовича за поясок халата.

— Яшка, скажи мне что-нибудь. Я понимаю, у вас не принято говорить правду, может, оно и правильно, не знаю, но неопределенность угнетает меня куда больше. Это конец, да? Вот ты говорил о Светлане… Если это конец, сделайте что-нибудь для нее. Она такая слабая, болезненная, кроме меня, у нее не было никакой опоры в жизни, а я… ты сам знаешь, какая я опора. Если бы ты только знал, как я боюсь, что умру, и она останется одна, и…

— Не говори глупостей, — резко перебил его Яков Ефимович. — Есть такая детская сказочка: я от бабки ушел, я от дедки ушел… Тебя не убили фашисты, когда они на бреющем расстреливали из пулеметов беженцев. Ты ушел из гетто, а десяткам тысяч оттуда уйти не удалось. Ты ушел от пуль, мин, снарядов, бомб — и чтобы ты не ушел от болезни! Глупости, Дима, меня тоже охватывает хандра, когда я вижу в ночи костер и не могу к нему подбежать. Мы еще очень мало знаем о компенсаторных силах организма, о влиянии высшей нервной деятельности на различные заболевания. Ты нужен Светлане? Прекрасно, это лучшее, о чем я и Андрей, твои лечащие врачи, можем мечтать, хуже было бы, если бы ты никому не был нужен, даже себе. Тверди себе: я нужен Светлане, я должен поскорее поправиться и вернуться домой, потому что я ей очень нужен, поверь в это, как ты веришь, что любовь — любовь, честь — честь, а подлость — подлость, и тогда через две-три недели ты уйдешь отсюда здоровым, как бык, и к тебе не пристанет никакая хворь.

— Это шаманство, Яшка, — слабо усмехнулся Дмитрий. — Ты врач, а говоришь как шаман. Наверно, врачи говорят так, когда им уже больше нечего сказать.

— Я никогда не переоценивал твои умственные способности. — Яков Ефимович выудил из кармана платок и принялся сосредоточенно протирать очки. — Это просто удивительно, какими жалкими нытиками становятся эмоциональные люди, едва жареный петух клюнет их в одно место. Зачем мне говорить с тобой о лечении, об этом я поговорю с Андреем. Конечно, мы обойдемся и без твоей веры, медицина уже давно не шаманство, по-моему, с шестнадцатого века, а теперь как-нибудь двадцатый. Но все-таки и теперь быстрее побеждает тот, кто верит. Ну, ладно, я заболтался, твоим соседям уже пора отдыхать. Можешь сходить позвонить Светлане, кабинет Сухорукова открыт.

Он все еще привычно называл свой кабинет кабинетом Сухорукова, предпочитая ему обшарпанный стол в ординаторской, и мягким, но непреклонным голосом отправлял врачей со всеми вопросами по отделу к Андрею.

3

Еще на лестничной площадке Светлана услышала, как в квартире трещит, надрывается телефон. Чуть не плача, она скребла в потемках ключом по замку и никак не могла попасть в скважину, а когда наконец дверь открылась, телефон уже молчал: в поднятой трубке бились длинные гудки.

Она включила свет, переоделась в домашнее платье, умылась. Вспомнила, что не обедала, но идти на кухню, что-то там делать, а потом давиться в одиночку каждым куском не захотела. Придвинула кресло к телефонному столику, села, закуталась в платок: неужели больше не позвонит? Конечно, Димка, кто еще… а может, Андрей?