Обретение надежды

А он долго рассматривал снимки, словно надеялся увидеть на них что-то, чего никак не могло увидеть полдесятка опытных врачей, собравшихся в этой комнате, словно все не было очевидно даже для начинающего ординатора, только-только прошедшего специализацию по рентгенодиагностике, и Сухорукова бесила эта преувеличенная внимательность и сосредоточенность, ему хотелось встать и уйти, но после всех неприятностей, которые он уже доставил Вересову, сделать это было не так-то просто.

Маг, думал он, великий маг и факир! Боже мой, представляю, какое впечатление это произвело бы на непосвященных: профессор наморщил лоб, глубокомысленно хмыкнул и изрек: мура, ребята, чихать мы хотели на это дело! Сейчас мы его чик-чирик! — и готово. Значит, записывайте…

Он понимал, что несправедлив, что никогда за долгие годы совместной работы не замечал в Вересове желания поиграть в глубокомысленность, в озарение, порисоваться перед рядовыми врачами, перед «чижиками», как он называл молодежь, но заставить себя думать иначе не мог. «Юпитер, ты сердишься, следовательно, ты не прав». — «Да, сержусь, но прав. К сожалению. К глубокому моему сожалению…»

Наконец осмотр закончился. Николай Александрович достал портсигар, постучал мундштуком папиросы о крышку.

— Кто составлял анамнез?

— Я, — ответил Сухоруков. — Там есть какие-нибудь неясности?

— Ты пишешь, что у него в войну был открытый пневмоторакс. Чем его ранило? Почему ты не узнал, чем его ранило?

— Потому что я это отлично знаю. Мы с Яковом тащили его километров шесть по болоту и чуть не подохли там вместе с ним. Это было в блокаду сорок третьего, рядом взорвалась мина.

— Что ж, в него попал только один осколок?

— Он был нафарширован ими, как огурец семечками, — сказал Яков Ефимович. — Мы с Андреем все белье и рубашки порвали, чтобы хоть кое-как его перевязать. Осколки были маленькие, наш доктор выковыривал их из него целую неделю.

— Послушайте, ребята, — сказал Николай Александрович, — все это очень странно. Ни одного метастаза, кругом чисто, только отдаленная височная область. Конечно, чего не бывает, но все же… Понимаете, у меня в госпитале в войну был один солдат. Его тоже накрыло миной, осколков наковыряли — я ему потом на память полкисета насыпал. И вот я помню один снимок… вы знаете, будто он через двадцать два года попал мне в руки. Крохотный осколок перебил кость, она сместилась, и все выглядело точно, как на этом снимке. У вас ведь не было рентгена, хотя, о чем я говорю, какой рентген в лесу… Врач мог его не заметить, ранка-то крохотная, тем более, что у него работы хватило. Агеев мог таскать этот осколочек сто лет, он ему не мешал. Я понимаю, это будет чудо, если все окажется именно так, но ведь и чудеса бывают на свете, черт подери. Ну-ка, поаккуратнее проверьте это. Да, да, прямо сейчас. Если там металл, мы это будем знать через двадцать минут. Ну, а если нет…

Сухоруков и Заикин поспешно вышли. Николай Александрович закурил и протянул портсигар Жаркову.

— Игорь Иванович, вы эту историю изучили? Если там будет все в порядке, что вы нам предложите?

Жарков взял папиросу.

— Может предложить два варианта. Или предоперационное обычное облучение…

— Это шесть-семь недель. Долго. Второй вариант.

— Крупнофракционное. Мы закончили испытания на фантоме. Можно попробовать 500 рад ежедневно, общая доза снизится до 2500 вместо 6000, а эффект почти одинаковый.

— Значит, можно уложиться в неделю? Вот это нам подходит больше. Принесите мне все материалы по испытаниям.

— Хорошо, Николай Александрович. Только, с вашего разрешения, я дождусь Андрея Андреевича и Георгия Захаровича.

Вересов кивнул. Он и сам напряженно прислушивался к шагам в коридоре; он и сам еще не знал, верить или не верить в удачу; все решали шаги: быстрый топот — жизнь, медленные, тяжелые — смерть.

В коридоре затопали, словно мчался табун лошадей. Вересов усмехнулся и снова придвинул к себе историю болезни.

Глава двадцать девятая

1