Обретение надежды

Как и условились, Светлана ждала Андрея в переходе — в операционные дни отдел для посетителей закрыт. Липень и Виктор наперебой подбадривали ее, рассказывали что-то веселое, но она ничего не слышала: жадно смотрела на закрытую дверь. Время от времени из-за двери появлялась Таня, говорила, что из операционной еще никто не выходил, и исчезала. Светлана завидовала ей: девчушечка, а догадалась. Все бросила, чтобы быть рядом с Виктором, вот и ты могла бы теперь крутиться возле операционной и все узнать на несколько минут раньше, — какие ж они длинные, эти минуты, когда надо ждать. Но с другой стороны не могут же все родственники больных пойти в санитары и санитарки, чтобы быть поближе к своим, и вообще это нечестно: ну, побыл две-три недели, человека выписали, а ты?.. Увольняйся? Ерунда какая-то, так они работать не смогут и никакого не будет толку. Таня — другое дело, она мне говорила, что больше не вернется в университет, поработает до лета и поступит в медицинский. Подумать только, три года проучилась на истфаке, и все бросить — вот ты и знай, где твое истинное призвание. А уж если она из санитарок в медицинский пойдет, тут никакой ошибки не будет, это — навсегда. Николай Александрович все огорчался, что в семье врачей — ни одного врача, и Ольга Михайловна огорчалась, хотя вида не показывала, а теперь Таня и Наташка, сразу двое; все-таки это очень важно — семья, хотя Таню привела сюда совсем не семья… Что с ее парнем, такой славный парнишка, посмотрит, будто чем-то теплым обволочет, все хотела расспросить Андрея, да никак не решусь: свои больки болят. Хоть бы с ним все обошлось, такой молодой, когда-то Андрей говорил, что молодым часто труднее. А Танечка похорошела, подбежит, зырк на него глазенками — так вся и засветится. Словно в ней фонарик спрятан. Почему я думаю о ней, мне о Димке нужно думать, а что я могу о нем думать? Я не могу думать об операции, я умру, если попробую себе все это представить, ему ведь не больно, он сейчас ничего не чувствует… нет, лучше я послушаю, о чем говорит старый Липень…

Она так и не услышала, о чем говорил старый Липень, потому что в двери снова появилась Таня с тяжелой мокрой тряпкой в руках.

— Он мне улыбнулся! — звенящим шепотом сказала она. — Слышите, его повезли в послеоперационную, а он меня узнал, улыбнулся и подмигнул. Вот так! — И она весело подмигнула. — Сейчас придет Андрей Андреевич, девочки из инструменталки сказали, что он уже размывается. Поздравляю вас, Светлана Юрьевна. — Звонко чмокнула в щеку и убежала.

Светлана уткнулась Липеню в плечо и заплакала. А он гладил ее по голове короткими корявыми пальцами в желтых пятаках мозолей.

Успокоив Светлану и заполнив протокол операции, Сухоруков пошел в ординаторскую. Радостное возбуждение утра ненадолго вернулось к нему после операции, когда Мельников подтвердил, что опухоль удалена радикально. Это было главное — вывести Димку из послеоперационного периода, пожалуй, не очень сложно, мужик он жилистый, справится. И снова к нему вернулись мысли о завтрашнем партбюро, о том, почему из Москвы так долго не присылают препараты, посланные Вересовым на повторную консультацию, о комиссии и безрадостной беседе с Белозеровым.

Сухоруков чувствовал, что в ближайшие дни решится его судьба и судьба Николая Александровича: виноват сам, а отвечать придется вместе, и явная справедливость такого ответа при кажущейся несправедливости вызывала в нем чувство отчаяния. Сознавать, что за твои ошибки, мнимые или подлинные, уже пострадал Шутов, которого ты уважаешь как отличного специалиста и хорошего человека, и еще предстоит расплачиваться Жаркову и Вересову, без которых ты не мыслишь ни жизни своей дальнейшей, ни работы, было горько, словно тебя обвинили в предательстве. Ведь если разобраться, ты и впрямь предал их своей самоуверенностью, поспешностью. Но он не мог примириться с этой мыслью, он не мог взять на себя тяжкий грех предательства. Николай Александрович сам признал, что на твоем месте ввел бы это золото, просто он поопытнее тебя, он догадался бы позвонить в Фармкомитет и узнать, на какой стадии рассмотрения находится препарат.

У ординаторской Сухорукова догнал зуммер аппарата связи.

Он достал из кармана пластмассовую коробочку, щелкнул рычажком.

— Слушаю.

— Андрей Андреевич, зайдите, пожалуйста, к Николаю Александровичу, — холодно сказала Людмила: с клинической конференции, на которой Мельников выступил со своим обвинением, она была его самым лютым врагом; Людмила знала, какими неприятностями это грозит директору.

Он спустился вниз, вошел без стука. Заложив руки за спину, Вересов ходил по кабинету. Остановился, вскинул подбородок.

— С тобой Белозеров беседовал?

— Вчера.

— О чем?

— Все о том же: почему да зачем.

— Позвонили из Фармкомитета: препарат утвержден к клиническим испытаниям.

Сухоруков сел, нашарил в кармане сигареты. Глубоко, до колотья в легких, затянулся.