Обретение (СИ)

– Эк... – крякнул Учитель Доо, с любопытством разглядывая замершую в руке кисть, – случается, да... Как ты переведешь свое имя со всеми забытого языка, который используют лишь в молитвах и внутренней речи обитатели храмов Судьбы? – торжественно вопросил он.

– «Владыка Небесной реки ведет полководца в битву»! – с восторгом расшифровал я, проникаясь восхищением к тому, что ранее представлялось лишь громоздким набором неудобоваримых звуков.

– Ты не будешь против, если я буду звать тебя просто Напал? Тем более что твое появление в моей жизни как нельзя более соответствует значению этого сокращения...

– Но ведь это ты на меня напал, как только увидел, – резонно возразил я. – Мне больше нравится вариант Сардар, сокращенно – Сард.

– Хорошо хоть не Радж, – сочувственно кивнул Учитель Доо, – приятно видеть скромность в столь юном существе... Приложи-ка палец к пергаменту...

– Я уже умею писать на храмовом наречии и подпишу!

– Нет, у нас процедура иная. Приложи палец к пергаменту... Та-а-ак... так-так-так... – со странным выражением посмотрел он на меня. – Пожалуй, да, тебе нужно поставить подпись.

Учитель Доо долго рассматривал мою каракулю, подползающую к его каллиграфическим письменам, а потом сообщил:

– Нарекаю тебя Аль-Тарук Бахаяли, «Не оставляющий следов»... Мы ж должны придерживаться древнего стиля.

Так в этот день, совершенно неожиданно, я получил новое имя. Именно оно было вписано в договор. И хотя в мой пучок воткнута лишь одна шпилька, шпилька «Расцветания пиона», я уже прошел по пути, по которому еще не ходили сверстники, равные рангом. А златотканное ханьфу Учителя Доо наконец-то избавилось от пятна и перестало навязчиво благоухать соусом «Полет цапли».

Когда мы отправились к Шае за свежими булочками, Учитель Доо выступал торжественно и невозмутимо, а я старался скрыться в тени его величия, ожидая неприязненных воплей в спину или проклятий, брошенных в лицо. Но вокруг было тихо, редкие прохожие лишь торопливо кланялись и спешили убраться с нашего пути. На свежем пожарище копошились соседи: как же не прибрать то, что еще сгодится в хозяйстве! Сам дом темнел провалами разбитых окон.

– А где выжившие? – спросил Учитель Доо у плотного, почти квадратного, добротно одетого мародера, любовно укладывающего в тачку очередной измазанный пеплом кувшин.

– В госпитале для бедных, – равнодушно ответил он, продолжая разгребать уголь и щепки, – денег-то у них отродясь не водилось.

– А пожгло их знатно... – вклинился в разговор тощий косоглазый ткач, живущий парой домов дальше, – у бабки вся морда обуглилась, а сын ихий, бают, и вторую ногу потерял. Не выживут, поди. А дом-то ничего так: добротный, крепкий...

Сам он ютился с огромной семьей: старики-родители, жена, дюжины с полторы детишек, еще какая-то родня – в тесной убогой халупе.

– Погибших где похоронили? – тихо спросил я, наблюдая, как ветер шевелит грязный обрывок розовой ленточки.

– А чо там хоронить? – хохотнул ткач. – Сгорели они тута все, в труху сожглись. Как есть. Даже косточек не нашли. Утром приезжал батюшка из храма Смерти, службу отслужил, все как положено. Мотаться синюшками не будут, отпели их как надо. Вся община скидывалась... С вас тоже денежка причитается, милсдари, ежели, конечно, вы с нами.

Учитель даже не взглянул на протянутую ладонь:

– Мы зайдем в Управу и сделаем взнос. Спасибо, добрый человек.

И под разочарованное бормотание ткача: «Чо спасибо... чо спасибо... монеточки им жаль, злыдни скупердяйские... а еще бога-а-атенькие...» – пошли своей дорогой.

В дверях бакалейной лавки мы буквально нос к носу столкнулись с Бубнежником Бу. Он чуть не сбил меня с ног и, даже не извинившись, рысцой скрылся в направлении квартальной площади. Шая выглядела непривычно усталой, даже улыбалась как-то через силу:

– Вот, женишок нарисовался, хрен сотрешь, – печально пропела она. – Не умеешь торговаться, нечего и браться... разоряется, поди, вот такая красотка, как я, и понадобилась. В жисть не поверю, что «любовь его настигла в цвете лет». Ха!!! Который день уж ходит... Всю душу вымотал!

Она нырнула под прилавок и зашуршала какими-то мешочками.

– Мои-то дела идут неплохо, расширять скоро лавку буду. Только вот утром сегодня... А! – вынырнула к стойке и махнула рукой. – С этим нытиком поговоришь – еще не так заноешь. Все образуется, – она все же засияла искренней улыбкой. – Чего вам хотелось бы, мои дорогие покупатели?

На пороге Управы нас встретил тот самый солдат, который командовал стражами на пожаре. Невысокий, но крепкий, кряжистый. Его горбоносое смуглое лицо пересекал еле заметный шрам, искажая линию рта, отчего казалось, что он все время недоверчиво усмехается. Удобно для того, чтобы опрашивать свидетелей разнообразных квартальных происшествий.

– Взнос для погорельцев? – переспросил он удивленно, – Нет, все оплатила казна квартала. Но вы можете внести пожертвование, если желаете.