Обручение с вольностью

Эти цветы, возросшие на почве Парнаса военных по­селений, так растрогали государя, что он со слезами на глазах обнял Аракчеева, обещавшись быть гостем у него в Грузино. И действительно, провел там полных два дня, после чего выехал к Брест-Литовску. Аракчеев, однако, отпросился остаться в своем имении, сказав, что по рас­пространяемым его недоброжелателями слухам он буд­то бы самим присутствием при особе государя препят­ствует подаче жалоб. А теперь ему хотелось бы пока­зать, что и без него жалоб никаких не последует.

«И охота тебе была, любезнейший Алексей Андреич, принимать к сердцу это праздноглаголание!» — заметил государь, употребив, дабы сделать своему любимцу при­ятное, изобретенное Аракчеевым словечко. Словечко это всем в Петербурге было известно. Если какой-то заку­сивший удила остряк хотел изобразить всемогущего гра­фа, то кстати и некстати восклицал: «Праздноглагола- ние!» Между тем словечко это сколочено было крепко, и судьба уготовала ему почетное место в будущих рос­сийских лексиконах. Причем, нужно отметить, круг ох­ватываемых им явлений действительности сильно расши­рился в последующее царствование.

Но, как бы то ни было, Аракчеев остался в Грузино, а государь явился в Брест-Литовск, где его ожидал на­местник Царства Польского великий князь Константин Павлович. Но даже его присутствие не смогло оградить государя от неприятного сюрприза. Дело в том, что к высочайшему визиту город украсился, но повсюду ре­шительно преобладали польские цвета — белый и крас­ный. Даже смотр кавалерии Литовского корпуса, нахо­дившейся благодаря попечению брата в прекрасном со­стоянии, не смог загладить того досадного впечатления, которое произвела на государя эта цветовая гамма.

Уланы полковника Гродзинского стояли на правом фланге. Красно-белые прапорцы вызывающе торчали под остриями их пик. Проехав вдоль строя войск, госу­дарь остановил коня против восседавшего на своем Мармуре полковника и через адъютанта велел ему подъехать к себе. Когда тот приблизился, государь с долей чисто мужского превосходства отметил, что пол­ковник изо всех сил натягивает навернутые на кулак поводья, пытаясь удержать на месте приплясывающего жеребца. Это мимолетное наблюдение было государю приятно.

— У вас отменнейший конь, полковник, — сказал он с едва заметной иронией. — Посмотрим, каков он в деле... Покажите нам езду полуэскадронами!

Гродзинский круто развернул жеребца, но, не рас­считав, выполнил поворот чересчур близко к импера­торской лошади. Государь увидел, как жеребец резко выбросил назад правую заднюю ногу, успел различить на подкове черные комья земли и тут же ощутил страш­ный удар в правое берцо.

Смотр был прекращен. Государя сняли с лошади и увели, поддерживая под руки, — сам он идти не мог. Кость, однако, оказалась цела. Но к вечеру нога рас­пухла и посинела. «Чертов лях!» — шептал лейб-хирург Тарасов, накладывая на высочайшее берцо примочку из гуллардовой воды. Впрочем, даже он не мог еще пред­положить, что удар, нанесенный копытом жеребца Мар- мура, станет первым звеном в печальной цепи тех не­домоганий, которые через два года приведут государя к безвременной кончине.

Но до того времени ему еще предстояло пережить многое: и смерть Софьи Нарышкиной, и известия о тайных обществах, и петербургское наводнение, и встре­чу с отставным штабс-капитаном Евлампием Максимо­вичем Мосцепановым.

Через неделю, когда государь выехал в Петербург, полковник Ромуальд Гродзинский пустил себе пулю в лоб, оставив вместо предсмертной записки прошение на имя великого князя Константина Павловича о зачисле­нии своего сына, Наполеона Гродзинского, в пажеский корпус.

А жалоб в Брест-Литовске и точно никто никаких не подал.

XXIII

На другое утро после прибытия тирольских коров Сигов, едва выйдя из дому, нос к носу столкнулся с Платоновым.

— Мое почтение, Семен Михеич!—заводской ис­правник двумя пальцами коснулся треуголки. — На лов-

ца и зверь, как говорится... Вы в контору? — Сигов кив­нул. — Так дорогою и поговорим.

После этого обещания он некоторое время шел мол­ча, а затем извлек из-за отворота мундира куверт с ка­зенной печатью. Сигов посмотрел на куверт и вспомнил, что, проснувшись, видел на стене мизгиря. Эта примета еще никогда его не обманывала, так что ее смело можно было счесть не просто приметой, а как бы знамением.

— Вот, письмо получил от Андрея Терентьевича,— сказал Платонов, несколько щеголяя тем, что называет берг-инспектора запросто, по имени-отчеству. — Уведом­ляет, что к нам из губернии комиссия следует. Причем членом ее и я назначен. Как депутат с горной стороны.

— Что за комиссия? — встревожился Сигов.

— По расследованию жалобы мосцепановской.

— Ну что же, давно пора. После нашего доношения собрались?

Платонов усмехнулся:

— Как бы не так! Губернатор из самого Петербурга предписание получил. Из министерства внутренних дел по прошению о воспитательном доме.

— Капитанишко-то наш, — присвистнул Сигов. — Несется, как сокол, и все к небу!

Платонов поглядел на него и сказал многозначи­тельно:

— Вверх соколом, а вниз осиновым колом.