Сознание человека – не кинопленка, которая раз и навсегда фиксирует каждое впечатление, проходящее сквозь затвор и линзы объектива. Сознание творит, бесконечно и настойчиво. Картинки тускнеют, совмещаются, то проявляются более резко, то сгущаются по мере того, как мы сами их дополняем. Они не лежат пассивно на поверхности сознания, а поэтически обрабатываются, позволяя каждому выражать свою личность. Мы сами расставляем акценты и участвуем в действии, для чего в большинстве случаев подстраиваем под себя статистические данные и драматизируем отношения.
За исключением чрезвычайно острых умов, люди представляют мировые проблемы в виде некой аллегории. Общественные движения, экономические силы, национальные интересы, общественное мнение кажутся им отдельными личностями, при этом такие личности, как папа римский, президент, Ленин, Морган[100] или король превращаются в идеи и целые организации. Самым укоренившимся стереотипом оказывается тот, который приписывает человеческую природу неодушевленным вещам или группе объектов.
Ошеломляющее разнообразие наших впечатлений, даже после того, как они подверглись всевозможной цензуре, часто вынуждает нас использовать аллегорию в качестве средства экономии. Вокруг так много вещей, что их сложно наглядно себе представлять. Поэтому обычно мы даем им названия, замещающие целое семейство впечатлений. Но слово как губка. Старые значения уходят, новые впитываются; попытка полностью сохранить значение слова почти столь же утомительна, как и попытка вспомнить изначальные впечатления. Вдобавок слова – плохие единицы для размышлений. Они слишком пусты, слишком абстрактны, слишком равнодушны. Поэтому мы начинаем смотреть на слово через призму личного стереотипа, искать скрытый смысл и, в конце концов, видеть в слове воплощение какого-то человеческого качества.
Однако человеческие качества сами по себе туманные и нестабильные, и лучше всего запоминаются по физическому признаку. Поэтому человеческие качества, которые мы часто приписываем словам, именующим наши впечатления, сами часто отображаются в физических метафорах. Народ Англии и ее история сжимаются до слова «Англия», а та в свою очередь превращается в Джона Буля, веселого толстяка, который не слишком умен, но вполне способен о себе позаботиться. Миграция людей одним может казаться извилинами реки, для других она – разрушительное наводнение. Человеческое мужество может восприниматься как скала, человеческая цель – как дорога, сомнения – как дорожная развилка, трудности – как ухабы и валуны, а успех – как плодородная долина. Если привели в боевую готовность военные корабли, значит, «мечи вынули из ножен». Если сдается армия, значит, «враги повержены наземь». Если людей угнетают, значит, их «держат в черном теле».
Дела общества часто популяризируются в речах, газетных заголовках, пьесах, кинофильмах, карикатурах, романах, статуях или картинах. Чтобы они вызывали у людей интерес, нужно сначала абстрагировать их от оригинала, а затем оживить эту абстракцию. Если мы что-то не видим, это не может нас сильно заинтересовать или взволновать. Проблемы общества мы почти не замечаем, поэтому они остаются серыми и скучными, пока кто-нибудь с задатками художника не снимет, например, фильм. Так восполняется абстракция, которая создается из нашего знания реальности через ограничение доступа к информации и наложение наших предрассудков. Мы не вездесущие всезнайки, и многое из того, о чем нам приходится думать, что приходится обсуждать, не подвластно нашему наблюдению. Мы созданы из плоти и крови, нам мало слов, названий и унылых теорий. Мы своего рода художники, поэтому на основе этих абстракций мы пишем картины, ставим драмы и рисуем карикатуры. Или, если есть возможность, находим талантливых людей, которые делают это для нас, поскольку не все в одинаковой степени наделены даром художественного восприятия. Хотя полагаю, вслед за Бергсоном можно утверждать, что практический интеллект наиболее точно оперирует пространственными характеристиками[101]. Тот, кто мыслит «ясно», почти всегда хорошо визуализирует. И по той же самой причине, из-за своего «кинематографичного» склада ума, такой человек часто бывает излишне поверхностным и нечутким. Зато люди, обладающие интуицией, что, скорее всего, просто другое наименование музыкального или тактильного восприятия, часто оценивают качество события и внутреннее содержание действия гораздо лучше, чем те, кто умеет визуализировать. Они лучше понимают, когда важным оказывается чье-то желание, которое никогда не выражается откровенно и открыто и может проявиться лишь в неявном жесте, в ритмическом рисунке речи. Визуализация уловит стимул и результат; но все промежуточное, все душевное визуализирующий человек часто изображает столь же карикатурно, как порой задуманную композитором партию милой юной девы поет располневшая сопранистка.