Общественные науки в Японии Новейшего времени. Марксистская и модернистская традиции

Новое общество: гражданское общество. Один из так называемых «легких жестов несогласия» Утиды, которые так часто встречаются в исторических реконструкциях событий военного времени, состоял, по-видимому, в серьезном чтении Адама Смита. После капитуляции, перед лицом неожиданного возрождения марксизма, Утида, подобно Каваками Хадзимэ в более раннюю эпоху, настойчиво пытался связать утверждение структурной трансформации с заботой о форме субъектности для наиболее эффективного осуществления первой. У его ортодоксальных современников понятие «гражданского общества» вызывало порицание, оно ассоциировалось с рационализацией буржуазного эгоизма и стяжательства, теодицеей эксплуатации. Если рассматривать гражданское общество с точки зрения развития, то оно было в лучшем случае предварительной стадией или инструментом для прихода социализма, и по достижении социализма оно оказалось бы отброшено. Но для Утиды, освобожденного от искажающих – и деморализующих – последствий принуждения и насилия военного времени, гражданское общество стало самой сутью позитивных социальных преобразований.

У Смита Утида почерпнул идею о том, что настоящий Homo economicus – это не просто холодный калькулятор, а индивидуальная составляющая гражданского общества, в котором рыночные отношения и само общественное разделение труда основываются, и фактически строятся, на элементарной человеческой симпатии между равными, которые признают «святость» добросовестных усилий и труда друг друга. Утида придавал большое моральное значение понятию «один товар, одна цена» (итибуцу икка) – равенству на рынке. Здесь, по мнению Утиды, существовало жизненно важное «моральное чувство», без которого общественная жизнь явно становится невыносимой и которое необходимо вернуть. Даже когда он начал погружаться в раннего Маркса и его Grundrisse «Экономические рукописи» (ставшие доступными только после 1930-х годов), Утида твердо придерживался гражданского общества Адама Смита, которое было сильно ориентировано на своего рода национальное производство и гораздо более продуктивным, чем стереотипный laissez-faire224.

Будучи наследником взглядов «Ко:дза-ха» на японский капитализм, Утида понимал, что, хотя Смит, возможно, «использовал термин “гражданское общество” для позитивного обозначения общества, в котором он жил», во Франции и тем более в Германии гражданское общество означало нечто большее: в этих странах оно функционировало критически по отношению к «существующему» капитализму. И за пределами таких относительно «развитых стран», в России и Японии, где капитализм сохранил свою полуфеодальную аграрную базу и прусские черты, гражданское общество было тем, чего еще предстояло достичь225. Действительно, в раннем послевоенном эссе Утида пишет о российских народниках – тех противниках капиталистической индустриализации, которые так много сделали для знакомства Маркса с условиями жизни в России, – как о носителях мышления российского гражданского общества. Почему? Потому что они представляли освобожденное крестьянство, которое владеет землей и следует за местными крупными собственниками по пути восходящей мобильности – то, что Ленин называл «американским путем», – «народники защищали капитализм во имя антикапитализма» [Сугияма 1995: 151–154]226. Такие соображения были чрезвычайно актуальны: пока Утида, наряду со многими другими, обращал свое научное внимание на историю российского крестьянства, японские деревни были на грани поразительно схожей трансформации.

И здесь кроется ключ к идеям Утиды о гражданском обществе, и ключ к их привлекательности – их ориентация на будущее. Гражданское общество в Японии никак не могло стать простым идеологическим отражением буржуазной гегемонии, потому что эта гегемония никогда не была установлена. Нет, проблема японской буржуазии заключалась в ее продолжающейся неспособности усвоить принцип «один товар, одна цена» как предпосылку равенства на рынке, да и в обществе в целом. Во всяком случае, указывал Утида, «буржуазная мысль», особенно литературная, начиная с периода Мэйдзи была антиэкономической. Ее критика «экономического мира» была не столько отказом от холодного расчета (неправильно понятого) Homo economicus, сколько атакой на продвижение через успех в жизни (риссин сюссэ). Утида использует пример опубликованного в газете романа Одзаки Коё «Кондзики яся» («Золотой демон», 1897–1902) и его изображение тех, кто продвигается вперед, используя личные связи (канэ ва конэ нари), чтобы обвинить японский капитализм в отсутствии здорового, современного этоса227.