Общественные науки в Японии Новейшего времени. Марксистская и модернистская традиции

Что касается феодализма, то здесь также следует рассмотреть еще один момент. Со времен Маркса и далее – включая наблюдения Марка Блока и Перри Андерсона, а также Умэсао Тадао – Япония считалась (по словам Андерсона) единственным «историческим местом подлинного феодализма» за пределами Европы [Маркс 1960: 729, прим. 1; Блок 2003: 435–436]298. И это важно потому, что, как бы кто ни относился к конкретным версиям теории стадий, выдвинутым в рамках марксистской традиции, никто не сомневался в том, что феодализм каким-то образом породил капитализм. Именно он, с помощью ряда сложных опосредований и случайностей, стал по итогу автором самой модерности/современности. Далее Андерсон дополняет свою аргументацию серией замечаний об исторических ограничениях японского феодализма, подчеркивая, что

фундаментальная тенденция для бурного перехода [Японии] к капиталистическому способу производства в конце XIX и начале XX века была экзогенной. Именно влияние западного империализма на японский феодализм внезапно побудило внутренние силы к тотальной трансформации традиционного порядка. Глубина этих изменений была уже недоступна эпохе Токугава [Anderson 1986: 417].

Вопрос не в том, как Япония (выражаясь анахронично) перешла из третьего мира в первый, и никогда так не стоял. Как выразился Томас К. Смит, нужно объяснить, как «традиционная» Япония стала достаточно богатой, чтобы провести капиталистическую индустриализацию, то есть осуществить перевод «прироста производства… в прирост дохода на душу населения»; и понять особые условия, созданные сочетанием компетенций, возможности и огромного давления, связанного с открытием страны299.

Это вторжение экзогенного в японскую историю привело к огромной и быстрой трансформации, которая продолжает отражаться в современном мире. Значение феодализма для этой трансформации заключалось не только в том, что он создавал «предварительные условия», которые исчезнут, как только их задача будет выполнена. Вместо этого феодализм воспроизводился как условие и стратегия отчужденного развития. Мы можем называть это «изобретенной» традицией ровно до тех пор, пока это не приведет нас к умалению важности принятых, реальных социальных и экономических структур, которые были не демонтированы, а переоценены. Более важный момент, по-видимому, заключается в том, что если развитие Японии в период капитализма было отчужденным, то это отчуждение было вызвано тем же, что сделало Японию похожей на самые передовые модели развития задолго до 1868 года. В результате по обе стороны оси Япония – Запад возникла тенденция преувеличивать, даже абсолютизировать наблюдаемые различия внутри сходства. Это можно отнести и к политически неустойчивым отношениям Японии с Азией в более позднее время, в которых Япония заняла позицию образцового государства. В любом случае это более или менее добровольное недопонимание породило с обеих сторон кажущийся безграничным нарциссизм.

Посланник

Нарциссизм, конечно, но только ли? В конце концов, нарциссизм находится всего на волосок от самопознания. И он представляет собой не этап, а повторяющийся паттерн – осмелимся сказать, «древний субстрат», или basso obstinato, – в истории взаимодействия народов. Если становление общественных наук имеет какое-либо значение, то оно, несомненно, должно заключаться в осознанном, методичном противостоянии коллективному нарциссизму, который является источником жизненной силы современного национального государства, а возможно, всех современных идентичностей. «Соучастие» в производстве самоутверждающегося знания, то есть нарциссизм, является риском любого институционализированного интеллектуального предприятия. Этот риск возрастает по мере приближения к власти, а также по мере роста степени ответственности за осознание последствий такого «соучастия». Способность мобилизованных общественных наук «организовывать» жизни массы людей в соответствии с набором категорий, конечно, не безгранична, но достаточно велика, чтобы встревожить умы Лаврова и Вебера. Даже при самом сильном желании и максимальных усилиях результаты не станут известны заранее; человеческое общество просто слишком сложное для этого. Возможно, единственный «закон», на который можно сослаться, заключается в том, что, когда категории искажаются, становятся чисто политическими или не подлежащими обсуждению, неизбежно наступает катастрофа.