Общественные науки в Японии Новейшего времени. Марксистская и модернистская традиции

Очевидно, однако, что Маруяма мыслил в масштабах нации: это была модальная форма политического существования в мире, который он изведывал, изучал и воображал. Безусловно, он рассматривал «японскость» как этническую идентичность, всецело доминирующую на политической территории, называемой Японией. Но само собой разумеется, что он с большим подозрением относился к любым отсылкам к «крови» или другим изначальным узам в качестве непосредственной основы для единства или коллективных действий. И по этой причине он был мыслителем государства, которое, по его мнению, стало общим условием социальной стабильности в современном мире295. (Также верно, что гражданин – подданный государства, каким его представлял себе Маруяма, был мужчиной, хотя это и не совсем точно.) Наконец, Маруяма был – или стал – мыслителем культуры, и особенно культур, находящихся в контакте. «Запад» и «Япония» были для него реальными, пусть и противоречащими друг другу, но ни в коем случае не просто номиналистическими фантазмами. Для Маруямы современная интеллектуальная история Японии определялась культурным разрывом вестернизации; который сам по себе был первым актом в драме универсализации296. Какими бы ни были общие трудности модерности, культурный раскол, пережитый Японией и другими нациями за пределами Запада, решительно отличал их историю от европейской и американской. Наследие этого разрыва – и вызвавшей его асимметрии власти – было неистребимым. И в мыслях Маруямы постоянно присутствовало отчаянное ощущение того, что шаблонное повторение исторического сознания, признающего только «бесконечное сейчас», может никогда не «закончиться». Возможно, не будет ошибкой увидеть в этом отчаянии в высшей степени утонченное выражение того же самого упрямого стремления к особенности, которое одновременно определяло и ставило в тупик основную группу японских марксистов. Но Маруяма был в достаточной степени неокантианцем, чтобы верить в то, что даже в такой ситуации, между властью и культурой (или между политикой и идентичностью) может быть открыто пространство, в котором можно искать и находить подлинно универсальные общественные науки – систематическое знание о «Другом именно как Другом».

Переосмысление отчуждения развития

Была ли Япония – Япония эпохи Мэйдзи, современная Япония – отчужденной при развитии? Была ли Япония как субъект/ объект общественных наук, созданных японскими мыслителями и писателями, отчужденной от образцовых государств и обществ, которые составляли уже развитый мир? Мы надеемся, что показали, что так и было на самом деле. Но, возможно, сам вопрос поставлен неправильно. Смотреть на «образцовые государства», или «страны-модели», как на совокупности, руководствоваться коллективным сознанием «догоняющего» – значит уже оказаться отчужденным в плане развития. Образцовая страна – нечто большее, чем ложно конкретизированная утопия. Так, интернализация вменяемого внешнего стандарта суждения, или «взгляда», обуславливает и закрепляет чувство ограниченной субъектности, ощущение того, что судьба нации не полностью в ее руках. И это состояние ни в коем случае не было уникальным для Японии.

Завершая исторический обзор японских общественных наук, представленный в главе 2, мы охарактеризовали их как множественность, а не как плюрализм, неопределенной значимости: ни рамки «Япония – Запад», ни «Япония – Азия», по-видимому, не учитывают современные ориентации практики общественных наук. Самые мощные течения общественной научной мысли, сначала марксизм, а затем модернизм, утратили свою целостность. Захваченные великими ви́дениями современной трансформации, их представители стали «совами Минервы». На наш взгляд, этот титул следует носить с честью. В любом случае, если бы в периоды наибольшей активности Маруяма Масао и Уно Кодзо не были бы так сильно увлечены изучением настоящего, они бы вряд ли стали одними из самых выдающихся мыслителей своего времени.

Но когда же сова Минервы вылетела? Рассмотрим следующее замечание Маруямы, сделанное в 1962 году:

Нельзя отрицать, что из-за атрофии доминирующих образцовых государств [США и Советского Союза], история стремления достичь уровня развития других стран и разочарования в них Японии завершила свой цикл. Что из этого опыта получится, можно только предполагать [Maruyama 1962: 16]297.