Община Святого Георгия

Лариса Алексеевна вздохнула. Подумав, что хуже не будет, чему быть, того не миновать, решила немного удовлетворить любопытство своего молодого друга. Возможно, кое-что его насторожит. Не слабоумный же он, в самом деле! Хотя!.. Он мужчина. Этим всё сказано.

– Вере было тринадцать, когда она пошла работать на фабрику в медсанчасть.

– Зачем?!

– Она влюбилась в друга отца, владельца этой фабрики, и хотела… Дьявол разберёт, что она хотела. Это же Вера! Другая бы на коленки почаще влезала да на детские балы звала. А эта к четырнадцати годам стала заправским фельдшером. Всё с новыми идеями к хозяину ходила. На правах дочки друга.

Лариса налила себе ещё рюмку. Махнула залпом. И долго молчала.

– И? – не выдержал Белозерский, налив себе самостоятельно.

– И к пятнадцати годам добилась искомой взаимности. Добилась-то сразу. Тот ждал хотя бы пятнадцати.

– От друга отца?!

– А ты бы устоял?!

– Но есть же понятия! Традиции! Дворянская честь!

– Ты, Саша, иногда как ляпнешь!.. Ты выпей, выпей, чего греешь, коли налил? Друг Веркиного отца и хотел по понятиям. В традициях дворянской чести… Ты образованный мальчик, наверняка знаешь биографию Василия Андреевича Жуковского.

Александр с недоумением посмотрел на Лару.

– Он был официальным воспитателем наследника престола, первого «профессионального» императора, будущего Освободителя, Александра Второго, дедушки нашего нынешнего государя. Причём здесь…

– Ага! Меценатом, поэтом, покровителем талантов и так далее и тому подобное. Но знаешь ли ты, что он – байстрюк? И вовсе не Жуковский, а Бунин. Сделал его дворянин Бунин полученной в подарок крепостной девчонке четырнадцати лет. Не то турчанке, не то персиянке.

Белозерский вытаращился на старшую подругу.

– Что? Такого в официальных биографиях не печатают? Общеизвестный факт. Вера забеременела. Отец выгнал Веру из дому. Любовник был согласен на содержанку и на байстрюка. Но не на развод с женой и официальное признание незаконнорождённого. В пятнадцать лет девчонка Вериных способностей и страстей оказывается на улице. Но одной нервной энергией долго сыт не будешь. И никто не возьмёт на работу женщину. Тем более, из древнего дворянского рода.

Лара снова замолчала.

– Что же произошло потом?

Она одарила его красноречивым взглядом. Но дальнейшими рассказами не удостоила. Сказала только:

– Верой нельзя не увлечься. Веру нельзя не любить. Вера молода и прекрасна. Но женщина её жизненной опытности, её качеств… Не ты – её терновый куст. От тебя даже кучки пепла не останется. Тебе нужна совсем другая женщина.

Старшие, желающие добра младшим, часто ведут себя невообразимо глупо. Как можно говорить молодому мужчине, что женщина, в которую он без ума влюблён, не для него.

Разумеется, Александр Николаевич глубокой ночью явился к Вере на порог. Трезвый, разъярённый и желающий её более всего на свете. Она была на подъёме из-за всего происходящего и обрадовалась ему.

Ночь была прекрасна.

Особенно прекрасна потому, что Александру Николаевичу не хотелось разговоров, не хотелось нежности. Он жаждал исключительно Веру. И ещё, чтобы утро никогда не наступило.

Веру он получил. На ночь. Поутру она моментально стала отдельной, далёкой, отвратительно неуловимой. Чужой. Своей собственной.

Ненавидел он её ничуть не меньше, чем любил.

Глава XXXIII

Ночью на посту у маленького Петруши Зотова несла бдение Анна Львовна. Она ещё немножко приняла капелек. Но только потому, что осознавала ответственность и боялась не справиться. И совсем чуть-чуть. Она понимала, что это нехорошо и вызывает нездоровую привязанность, последствия которой она не раз наблюдала. Сестра милосердия ни в коем случае не сотворит подобного с собой. Это была всего лишь необходимая мера при исполнении столь ответственного задания. Капельки в крохотных дозах всего-навсего поддерживают в форме. Она даже не желала называть вещество по его бесовскому имени. «Капельки» – звучало неопасно.

Ася закончила туалет херувима, укрыла его тельце чистой простынёй. Посмотрела на него с тревогой. Затем сняла толстый тёплый халат (под кожухом Анна Львовна утопала) и набросила на Петрушу. Поступок глупый и нелогичный. Малыша не требовалось согревать. Напротив, все мероприятия были направлены на гипотермию, которой халат не мог ни помешать, ни помочь. Это было нелепое абсурдное действие, вызванное ментальной и эмоциональной незрелостью Анны Львовны и спровоцированное «капельками». Ася понимала, осознавала, смотрела на себя со стороны строго, холодно и объективно, но ничего поделать с собой не могла. Погладила Петрушу по льняным кудрям, приговаривая от души:

– Тебя дома ждут мама и папа. Это так славно, когда кто-то ждёт. Это счастье. Ты обязан выжить. Я выросла в сиротском приюте. И хотя меня никто не ждал – я выжила.

Малыш открыл глаза. От ужаса Ася отскочила к двери подсобки мертвецкой, где уже стоял Порудоминский. Петруша улыбнулся ему и механически произнёс с интонациями господина студента:

– Однажды Купидона ужалила пчела за то, что покушался из улья мёд унесть.

После чего закрыл глаза. Анна Львовна рухнула в обморок.