Община Святого Георгия

Подобные соображения вертелись у Веры в голове, пока она осваивалась в атмосфере нечистой комнаты. На неё и тут никто не обратил внимания: за низким, чёрным от грязи столом шла игра в кости. Георгий поставил на кон свои кресты.

– Твои хоть? – равнодушно вопросил бросающий.

– Тебе что?! Серебро, золото! – с горечью выдавил Георгий.

Здесь действительно не имело значения, свои кресты или краденые. Имела вес только степень вовлечённости в азарт, и чем большую ценность для игрока представляет его ставка, с тем большей вероятностью она не сыграет. Это один из краеугольных механизмов полёта птицы удачи. Правильнее, пролёта её мимо того, кто настолько безволен, что делает игровой ставкой самое ценное для него. Бросающий почуял, что кресты для калеки важнее жизни, а значит будет весело тем особым садистическим весельем, которое присуще азарту, да и всем извращениям человеческим. Он взял их с деланным сомнением, чтобы рассмотреть поближе.

– Поди, фальшивые?

Георгия бросило в краску, но он сдержался. Бросающий пренебрежительно швырнул кресты на кон, встряхнул стаканчик и выбросил кости.

Георгий проиграл.

Княгиня любила эффектные выходы. Когда ты сам бесконечно азартный игрок, остаётся или погибнуть, или жестоко контролировать себя. Но сцена – это совсем другой вид игры, а сцена жизни – это сражение. Сражение – единственный путь воина.

Вера подошла к столу, сгребла кресты, положила в карман, властно кинув Георгию:

– Идём!

Воцарилась зловещая тишина. В месте, где никогда не бывает тихо, но может стать громче.

– Мужик, ты чего?! – обомлел бросающий, уставившись на княгиню. – Э! Да ты баба! Баба в штанах! – расхохотался он. – Крестики хочешь? Так они мои. Со мной пойдёшь, – продолжал он, ощупывая княгиню сальным взглядом, – твои будут. На что тебе калека сдался?! У меня и ноги есть. И другой прибор имеется!

Вера Игнатьевна смотрела на бросающего пристально, но совершенно спокойно. От такого взгляда тому становилось не по себе. Но более всего – от совершенного бездействия странной «бабы в штанах». Очевидно, она не боялась, но и не нарывалась истерически, как это бывает с женщинами любых сословий, уж он-то повидал, дай боже! Невозможно было считать, что она чувствует, и что ещё невероятнее: казалось, она не чувствует ничего. Бросающий отменно читал людей. Её – не мог разглядеть. Она была как чистый лист, как чистое оконное стекло. Таких он давно не видел, потому и подзабыл свойства чистоты.

Кругом похабно загоготали в ответ на грязную шутку бросающего, хотя сам он не смеялся больше. Георгий низко опустил голову и едва слышно пробормотал сквозь стыд, боль и горечь:

– Простите, Вера Игнатьевна. Уходите. Моя жизнь – конченная.

Она наклонилась, подняла его тележку, грубо и резко всунула ему в сильные большие руки.

– Ты мне свою жизнь проиграл. Когда она будет кончена – я решаю!

Княгиня вновь обратила взор на бросающего:

– Он весь, сам, со всеми своими потрохами – моя собственность. Моя ставка. Да только понимаешь ли, в чём дело – я не играю.

– Почему? – тот не знал, зачем спросил. Стоило сделать уже хоть что-то, чтобы паства не почуяла слабины, не вышла из-под повиновения. Но даже ехидного или дерзкого тона у него не вышло. Это был искренний интерес, в чём-то похожий на обыкновенное человеческое любопытство.

Вера усмехнулась, склонилась и прошептала ему в самое ухо:

– Потому что я слишком азартна!

Кто-то из оборванцев выкрикнул:

– Какая страстная барышня! Из господ, не иначе!

Чья-то рука начала обшаривать её ягодицу. Вот этого княгиня и ждала, потому и нагибалась. Иначе отсюда не выйти. Только с шиком!

Решивший причаститься господского тела получил мощнейший хук с разворота, да такой силы, что свалился на спину, из носа хлынула кровь. И началась такая куча мала, что любо-дорого!

Свора пыталась давить Веру численным преимуществом. Прижавшийся к стене бросающий с немым восхищением на грани мистического ужаса наблюдал, как молодая женщина сражается в какой-то странной манере, которую и дракой-то назвать нельзя. Она будто и не шевелилась вовсе, но при этом исполняла энергический ритуальный танец, и превышающие её численностью, весом и физической силой мужчины падали один за другим как подкошенные: кто, схватившись за выбитую в суставе стопу, кто, задыхаясь от резкого тычка в грудь. Оживший Георгий лихо помогал, молотя упавших тележкой без разбора.

В какой-то момент, воспользовавшись неразберихой и оторопью главаря вертепа, Вера и Георгий выскочили в предрассветный морок. Стоит отметить, калека был не менее шустёр, нежели княгиня. Он нёсся на своей тележке не хуже, нежели она на своих двоих. Из переулка инвалид выкатился первым. Вера залихватски свистнула, к ним подъехала пролётка, и протянутая Георгию рука была отвергнута, но без обиды, без позы, без того, что паче гордыни. В товарищеской манере лихого арьергарда.

– Трогай! – крикнула Вера.

Они с Георгием расхохотались, и даже обыкновенно крайне чуткий извозчик не приметил, как кто-то вскочил на запятки и затаился, привычно скрутившись пружиной.