Община Святого Георгия

– Скоро, Сонюшка, скоро! Маме запрягают лошадок, – бессовестно лгал профессор, так и не решившийся сообщить своим о серьёзности ранения.

Он бы сейчас не выдержал. Он бы разорался на ни в чём не повинных женщин, обожаемую сестру и боготворимую жену, сходящих с ума. Он запретил им являться в клинику. Потому что они бы стали ахать, узнав, что Соня пережила серьёзное оперативное вмешательство. И что она чудом выжила. Чудом! Они бы разрыдались, увидав окровавленные повязки. А не радовались бы тому, что она жива и очень скоро будет здорова, потому что дети витальны. И ещё потому что эти негодники, Кравченко и Белозерский, не убоялись…

– А папа? Папа скоро будет? Моя Пуня у папы?

Хохлов вынырнул из круто замешенного бульона мыслей и эмоций и, признаться, растерялся. Насупил брови, покрыл её ладошку очередными поцелуями и сказал насколько возможно строго:

– Тебе нельзя так много болтать! Необходимо спать, отдыхать – только так выздоравливают!

– Я не хочу спать! Я хочу пить! – капризно захныкала Соня, любимица семьи, привыкшая милостиво помыкать родителями и бездетными дядюшкой и тётушкой.

Ася подхватила со стола графин, стакан и… упала в обморок. Стекло брызнуло в разные стороны, сестра милосердия удачно приземлилась мимо осколков. Кравченко с Белозерским бросились к Асе, Концевич остался на месте. Матрёна Ивановна с более чем красноречивым выражением лица отправилась к крану, налила воды в чашку, накапала снотворного средства и напоила дитя, шикнув Хохлову в лицо:

– Вы всех распустили!

– Не шипи, Мотя! – ласково ответил Хохлов старшей сестре милосердия. – Живая Сонька-то! Из-за их распущенности! – он кивнул на Кравченко и Белозерского, суетившихся вокруг Аси. Но тут же недовольно нахмурился.

Профессор был безмерно счастлив, что угроза жизни племянницы безвозвратно миновала, что в подобных клинических ситуациях приравнивается к сказке. Он был бесконечно зол на себя за то, что бессмысленно гонял по городу, потому что сам боялся сделать то, что сотворили эти обалдуи. Он их ещё пропесочит! В особенности Белозерского! А перед Кравченко он на колени упадёт. Потом. Наедине. И только перед ним!

Соня уснула. Хохлов ласково уложил её ручку под одеяло, ещё раз поцеловав. Потрогал губами лоб – и он не был горяч, слава тебе, Господи! Слава Вериной скрупулёзности, умению работать в ране и тому, что Сонечка очень здоровая и закалённая девочка. Профессор перекрестился, трижды поплевав через плечо. Он делал это точно в такой же манере, как и госпитальный извозчик Иван Ильич, и обыкновенно это было очень забавно. Но только не сейчас, когда вера христианская, православная была не просто продолжением веры языческой, первоприродной, а сливалась с ней. Вере – исключительно и только ей здесь и сейчас было место. Он мотнул головой, усмехнувшись.

Отойдя от кровати племянницы, Хохлов на миг задумался. Владимир Сергеевич поил Асю горячим крепким чаем.

– Вы – здесь! – строго адресовался профессор Асе и Матрёне. Те кивнули. – А вы трое! – он обвёл взглядом Белозерского, Кравченко и Концевича. – Ко мне в кабинет, немедленно!

В кабинете профессор первым делом неспешно водрузил на себя накрахмаленный до несгибаемости халат, сел во главу стола для заседаний и лишь после этого пригласил ординаторов и фельдшера присесть. Причём в манере, далёкой от субординации:

– Садитесь, Владимир Сергеевич! – он с искренней благодарностью посмотрел на Кравченко, заранее принося извинения за положенный спектакль. – И вы двое! – холодно и коротко кинул ординаторам.

Когда все сели, Хохлов вскочил и стал расхаживать по кабинету.

– Я сказал вам, господин Кравченко, что моя племянница не лабораторная мышь? Сказал! Вы со своим… новаторством – мало доигрались?!

Фельдшер глянул на профессора с такой горечью и болью, что Хохлова немедленно затопило раскаяние. Не стоило так переигрывать. Алексей Фёдорович покраснел.

– Вы свободны! – тихо произнёс он. Когда Владимир Сергеевич встал, профессор подскочил к нему и долго-долго тряс его руку, а затем ещё и обнял. Наконец он проводил Кравченко до двери, поддерживая его под локоть, и лишь прикрыв двери, развернулся к ординаторам и на повышенных тонах обратился к Концевичу:

– Вы, Дмитрий Петрович, сегодня ответственный дежурный! Ни одно решение не принимается помимо вас!

– Это же ваша племянница, Алексей Фёдорович, и господин Кравченко…

– Да хоть сам Господь Бог! – вскричал профессор, давая волю не столько справедливому гневу, ибо гнев его был несправедлив, сколько тому наболевшему в нём, что не было ни справедливым, ни несправедливым. – Смысл тогда в системе правил?! В иерархии?! Вы, ординатор Концевич, отстраняетесь от самостоятельных дежурств по клинике в связи с неспособностью принимать самостоятельные же решения. Идите!

Концевич встал, кивнул профессору и направился к двери, зло бормоча:

– Именно, что никакого смысла в ваших иерархиях! В системе правил всегда есть те, кто правее!

Алексей Фёдорович предпочёл не услышать, ибо уже сверлил тяжёлым взглядом своего любимца.