Община Святого Георгия

Друг Веры Игнатьевны был полицмейстером. И она его слишком хорошо знала, чтобы полагать, что все главы и статьи Устава благочиния он выполняет в соответствии с буквой. Но ведала, что моральный кодекс самого первого документа соблюдает, ибо сам по духу таков. Это у него в управлении даже в приёмной висело, для себя ли, для подчинённых, для плезиру ли, но в исполнении рукописном, каллиграфическом, в строгой раме. Ожидая его, она не без скрытой опаски перечитала вечные прекрасные слова, калибруя свои поступки последних лет на соответствие:

«Не чини ближнему, чего сам терпеть не можешь.

Не токмо ближнему не твори лиха, но твори ему добро, колико можешь.

Буде кто ближнему сотворил обиду личную, или в имении, или в добром звании, да удовлетворит по возможности.

В добром помогите друг другу, веди слепого, дай кровлю неимеющему, напой жаждущего.

Сжалься над утопающим, протяни руку помощи падающему.

Блажен кто и скот милует, буде скотина и злодея твоего спотыкнется, подыми её.

С пути сошедшему указывай путь».

Нет, вроде ничего не ёкнуло перед слегка перефразированной библейской мерой.

Явившийся грозный полицмейстер, увидав княгиню, моментально преобразился в обаятельного офицера, сопроводил её в свой кабинет, повелев принести чаю.

– Княгиня Данзайр, вы ослепительны! Прошу! Для меня большая честь…

– Да прекрати ты, Андрей Прокофьевич, вытаптываться! Ты хоть не отбил куда следует, что поднадзорная Данзайр вовремя не прибыла отметиться?

Они троекратно расцеловались, и у полицмейстера не получилось закипеть даже для вида.

– Язва ты была, Верка, язва и осталась! Ты хоть тех, кто тебя любит, почём зря не обижай!

– Ладно. Прости. Тех, кто меня любит, не буду обижать почём зря, а только за дело.

– Садись, птица!

Он обвёл взглядом кабинет, извиняясь перед Верой, что больше некуда присесть, не того фасона пенаты. Она присела на жёсткий приставной стул, он водрузился на своё начальственное место. Их теперь разделял солидный строгий стол. Полицмейстер достал соответствующие папку и бумагу. Княгиня смотрела растерянно, им обоим было неловко.

– Ну вот, прибыла… И… Я не так давно в подобном качестве выступаю, не знаю, что полагается в таких случаях.

– Документы, – сказал Андрей Прокофьевич, обмакнув перо в чернильницу и летящим почерком заполняя графы.

– Я не взяла… – пробормотала Вера Игнатьевна упавшим голосом.

– Не, не мне. Чего я про тебя не знаю? Говорю: тебе теперь всегда надо при себе документы иметь. Адрес материн?

– Да. Уже мой. Давно мой.

– По привычке.

Пока Андрей Прокофьевич заполнял чего следует, Вера осматривала кабинет. Заметив, что она уставилась на портрет государя императора – просто взгляд во что-то упереть, – он тихо, но внятно произнёс:

– Подругу попроси, и все надзоры и опалы с тебя сняты будут.

– Мало она без меня недоброжелателями обзавелась, за друзей испрашивая! Я не из тех, кто попусту кричит: волки!

– Да уж, ты кричать не будешь, ты их сама порвёшь! – расхохотался полицмейстер, протягивая Вере бумагу. – Вот здесь распишись, и с канителью покончено. Являться, как там указано, не надо. Я сам к тебе буду заходить.

– С проверками? – не удержалась Вера.

Вот тут он на неё зыркнул с обидой.

– Прости! Серьёзно: прости! Ляпнула, лишь бы…

– Я бы к себе позвал, но Ольга…

– У Лары бываешь?

Полицмейстер так дёрнул головой, будто получил удар тока. Но тут вошёл нижний чин, по виду и походке бывший вахмистр, с подносом. Андрей Прокофьевич так протяжно вздохнул, что вахмистр чуть поднос не выронил, отнеся сие на счёт своей нерасторопности. Когда он ретировался, Андрей Прокофьевич не вернулся к столь болезненной для него теме, а фальшиво-бодрым голосом завёл:

– С младенчества тебя, Верка, в мужские дела влекло! И на лошадях по-мужски скакать, как ноги не окривели, как у моего! – он кивнул вслед ушедшему кавалеристу.

– Андрей, ноги не от лошадей кривеют, они кривеют от рахита! – рассмеялась Вера.

– То хирургия, то поездом командовать! А то и вовсе – здрасьте, приехали! – политика.

– Поездом меня, положим, назначили командовать…

– Красивая, молодая, тебе бы в детстве…

Пришла очередь княгини перебить:

– Кстати, о детстве. Просьба есть.

Он уставился на неё с удивлением. Вера и просьба были куда несовместимее гения и злодейства. Ответил он сдержанно и учтиво, чтобы не ранить подругу, любая просьба для которой – уже рана, нанесённая самой себе:

– Вера, всё, что в моих силах и в моей власти!

– И в силах, и во власти. Андрей, вчерашнее… происшествие, где девчонка под пулю отца попала…

– Совсем распоясались, дьявол! – выкрикнул полицмейстер, сам не единожды отец. – Никакой управы! А ты…