Община Святого Георгия

Встретив в коридоре Асю, Матрёна Ивановна послала её за докторами в ординаторскую. У неё была тьма-тьмущая дел, и она немного сердилась на эту девчонку, что никак не разродится. Великое дело! Да и посидеть с ней могли бы студенты… Ах, нет же! Её величеству Огурцовой мужчины никак не подходят!

Белозерский хоть и глядел в окно, да ничего там не видел, весь уйдя в мечтания. Ася, тихо проскользнув в ординаторскую, несколько секунд любовалась им, отчего её бросило в краску, затем она побледнела и немного покашляла, чтобы привлечь его внимание, иначе попросту лишилась бы чувств. От слабости, конечно же. Всё-таки она сдала довольно много крови.

– Ася! Асенька! – далёким от реальности тоном проворковал Александр Николаевич, поворачиваясь. И, закинув руки за голову, уставился на сестру милосердия отсутствующим взглядом. Но затем вдруг вскочил, схватил её и продолжил со страстью: – Анна Львовна!

Так же вдруг оборвался. Вся эта невнятная пантомима была томительна для Аси. Она смотрела на Александра Николаевича со всем пылом, что присущ целомудрию, ожидающему важного признания.

– Я не знаю, с чего начать… – молодой ординатор сильнее стиснул Асины локотки. – Я встретил изумительную женщину! Встретил и… потерял!

Благо, Александр Николаевич так упивался иллюзиями, что не заметил, как преобразилось лицо сестры милосердия. Будто её неожиданно и щедро окатили ледяной водой. Да ещё на её беду зашёл Концевич, а у неё недостало сил отнять у Белозерского руки, налившиеся чугуном. Казалось, отпрянь она – и рухнет, пол пробьёт.

Дмитрий Петрович едко фыркнул. Но олуха Белозерского и это не проняло. Так и не выпуская Аси, он обратился к товарищу:

– Любил ли ты, брат Митька, всем сердцем? Всею душою?

– Мне и всем телом не часто доводилось. От дешёвых девок дурную болезнь подцепить опасаюсь. Дорогие не по карману. А искренние… движения, – он кинул на Асю быстрый, но красноречивый взгляд, – не мне достаются.

– Ну тебя! – хохотнул Белозерский, наконец-то отпустив Асю. Он-то не придавал этому жесту значения, он по природе своей требовал постоянных прикосновений с приятными ему людьми. И заметь он Асино смятение, он отнёс бы его на какой-нибудь другой счёт и тут же бросился выпытывать, что её так взволновало.

– Господа ординаторы, вас зовут на консилиум. Тяжёлые роды.

Неожиданно для себя Ася произнесла это буднично, в рабочем порядке. Внутренне подивившись тому, как умеет скрываться, она выскользнула из ординаторской.

Огурцова так мучилась, что Матрёна Ивановна привела профессора. Несчастная роженица больше не испытывала стыда. Никакому чувству, кроме боли, места в ней не осталось. Участившиеся схватки накатывались волнами изматывающей пытки. В кратких перерывах Алёна была отрешена. Наверное, такие же ощущения испытывает пусть и отменный пловец, пытающийся выбраться из прибоя в шторм. Ему почти удаётся, но следующий вал сметает его назад. Рано или поздно заканчиваются силы, а с силами заканчивается и воля. Единственное, что остаётся изнурённому сражением за жизнь, – ждать, чтобы кончилось или сражение, или жизнь. Изнемогание – это страшное. Возможно, самое страшное. Страшнее смерти.

У Алёны не осталось сил даже бормотать молитвы пересохшими губами. Она вся была покрыта испариной, она и вправду будто бы испарялась… Ася промокнула пот со лба роженицы и испуганно поглядела на Матрёну Ивановну. Асю страшило то, что вокруг страдающей женщины, не могущей разродиться, стоят профессор, ординаторы, студенты и кажутся равнодушными. Она понимала, что они просто спокойны. С виду. И что начни они стенать, причитать – было бы глупо.

– Прошу вас, голубчик! – обратился Хохлов к Астахову.

Студент зачитал историю родов:

– Госпожа Огурцова, двадцати одного года, первородящая. Брахицефалический череп, дефекты эмали на резцах. Укорочение верхних и незначительное искривление нижних конечностей, что свидетельствует о перенесённом в детстве рахите. Статус: двадцать часов после начала схваток, пульс восемьдесят ударов в минуту, температура тела…

– Узкий таз! Роды не продвигаются! – перебила студента Матрёна Ивановна. Её изрядно раздражала чепуха, не имеющая конкретно сейчас никакого значения.

Скривившийся Хохлов выразительно глянул на Белозерского, осмотревшего Огурцову.

– Дно матки на три пальца ниже мечевидного отростка, спинка вправо, мелкие части слева. Сердцебиение плода – сто двадцать ударов в минуту. Головка плотно во входе в малый таз, большая головная опухоль, доходящая до дна таза. Схватки сильные, с правильными промежутками, – отчитался тот.

Асю, для которой акушерство было terra incognita, поразило абсолютное спокойствие Александра Николаевича. Он что, не видит, как эта молодая женщина страдает?! Он разве не хочет ей помочь?! Уж кто-кто, но он-то не таков, как остальные! В нём есть чувство!

– Коллеги, что следует из доложенного ординатором? – Хохлов так же ровно обратился к собравшимся.

Решился студент Нилов:

– Рождение затруднено.

– Какая наблюдательность! – иронично воскликнул профессор. – Что же нам делать, господа?!