Община Святого Георгия

Понятно, что ординаторам следовало хранить молчание. Вопрос был обращён к студентам. Многоопытным зрелым тоном, хотя никакой зрелости, не говоря уже о многоопытности, в нём не было, выступил Порудоминский:

– Необходимо наложить щипцы!

– Вы будете прекрасным лекарем! – резюмировал Хохлов, да так, что в первые мгновения Порудоминский купился. – В вас есть главное для хорошего доктора: чванство, напыщенность! Людям это нравится. Им кажется, коли доктор важничает, то и соображение у него имеется. Ваше мнение, господин Астахов?

У Алёны началась сильнейшая схватка. Она давно не кричала и стонать перестала. Единственное, на что она пока оставалась способна, – стискивать челюсти так, что зубы скрипели. Переживающий Астахов выкрикнул:

– Необходимо выполнить симфизиотомию!

– Искалечить первородку лишь на том основании, что господину студенту тяжело видеть родовые муки?! Из жалости, так сказать, изувечить?! Как это гуманно!

Профессор саркастически скривился и, видимо решив, что пришла очередь ординаторов, обратился к Концевичу:

– Ваше мнение, Дмитрий Петрович?

– Я за перфорацию головки. И щипцы не будут нужны. Зачем её ещё мучить? Извлечём по частям.

– Но жизненные показатели плода в пределах нормы! – холодно глянув на Концевича, Хохлов обратился к Белозерскому: – Александр Николаевич?

– Профессор, не имеется никаких показаний к каким бы то ни было вмешательствам.

– С чего вы это взяли?!

Вопрос был задан едко, и студенты втихаря обрадовались, что сейчас профессор публично выпорет своего любимца. Глупцы! Урок был не для Белозерского. Урок был для них. Белозерский был глобально одарён в смысле медицины. Но кое в чём он был гениален. А именно: в акушерстве. Он не просто знал его. Он чувствовал и предвидел чувство. Это тем более удивительная интуиция, что опытности у Белозерского было пока немного, хотя, разумеется, больше, чем у Концевича или студентов. Саша Белозерский с первого курса сутками присутствовал на родах и в первый год умирал от боли при каждой схватке, дулся до гематом в глазных яблоках при каждой потуге. На втором году ему стали доверять манипуляции. К полулекарскому экзамену третьего курса Александр Николаевич заслужил профессиональное уважение искушённых повитух, а придирчивей этой породы зверя нет.

– Как уже было сказано: пульс роженицы, температура её тела и сердцебиение плода – в норме.

У Огурцовой как раз прошла схватка, и Матрёна выслушивала плод стетоскопом. Белозерский глянул на неё – Матрёна кивнула.

– После схватки – восстанавливается, брадикардии нет. Нет и явлений чрезмерного растяжения нижнего маточного сегмента. Ни мать, ни ребёнок не находятся в опасности.

Согласный с мнением ординатора Хохлов подхватил речь Белозерского, обращаясь к студентам, назидательно подняв указательный палец:

– Единственная опасность – это нетерпение чрезмерно спешащих с манипуляциями и операциями! В акушерстве значимы исключительно угрозы для матери и для ребёнка! А не эмоциональное состояние роженицы или ваших, господа, чувств. Ни узкий таз, ни продолжительные роды не могут считаться необходимым или хотя бы достаточным показанием ни для симфизиотомии, ни тем более для… – Хохлов грозно посмотрел на Концевича. – На чём основывались вы, Дмитрий Петрович, столь радикально предлагая перфорацию предлежащей части?! Умерщвление жизнеспособного плода!

– На сострадании, профессор! – Концевич ответил с таким несвойственным ему глубоким чувством, что профессор был чуть ли не сбит с толку.

– Хорошенькое сострадание, ничего не скажешь, – пробормотал он.

– Плодоразрушающая операция женщину оставит здоровой, риск инвалидизации нулевой, в отличие от симфизиотомии. А ребёнка потом родит, когда…

Концевич осёкся. Но никто не обратил на его слова внимания, потому что не услыхал. На Алёну Огурцову налетела шквальная схватка, она захлебнулась в вопле. А значит, силы и воля ещё не окончательно покинули её. Студенты побледнели, болезненно переживая муку вместе с ней. Хохлов и Белозерский радостно переглянулись. Молодая крепкая жизнь собралась и пошла в решительный бой, увеличив интенсивность и мощь схваток. Следовательно, будет и продвижение плода по родовому каналу. Просто надо ещё время.

Ординаторы вышли на задний двор.

За ритуальной пантомимой портсигаров невзначай наблюдал Иван Ильич, прислонившийся к запряжённой госпитальной карете, стоящей прямо у ступеней. Белозерский достал Фаберже, довольно скромный, не на заказ, из готовых. И не золотой – серебряный, с маленькой изумрудной застёжкой в золотой оправе и небольшим сапфиром, на который возложили лапы грифоны. Очевидно, Саше хватало такта понимать, что золото – не по рангу. Однако в сравнении с латунным портсигаром широкого потребления, коим владел Концевич, эстетика табели о рангах выглядела… прямо скажем, вызывающе. Особенно вкупе с услужливо протянутой товарищу зажигалкой работы того же мастера.